— Вероятно, один из моих героев вам особенно близок, — догадался я, отвечая прямотой на его прямоту. — Кто, если не секрет?
— Прокурор области Адушкин. — Все та же улыбка на лице, смотрите плаза, ничуть не смущаясь. — Есть еще вопросы?
Со Степаном Петровичем Адушкиным мы провели полдня в бестолковой, ничего не давшей беседе. От существа дела он уклонялся. Предпочитал глубокомысленно молчать, когда я, раскрывая журналистские карты, излагал свою версию. Тяжело вздохнул в ответ на мою реплику: «Да вы же сами знаете, что я прав!» Не отверг, не возмутился, а только вздохнул… И сразу же повернул разговор в другое русло, ничуть не менее мне интересное: он собирал, как выяснилось, редчайшие документы и фотоснимки к биографии Анатолия Федоровича Кони, которые каким-то образом оказались на Тамбовщине через вторые и третьи руки. Показал мне два больших альбома, пачку писем, вложенных в плотный конверт… Я с понятным каждому интересом разглядывал его раритеты, но стоило заикнуться о деле, которое меня к нему привело, Адушкин сразу же доставал из шкафа еще одну пачку пожелтевших, бечевкой связанных писем или с дотошной подробностью начинал объяснять, кто изображен на выцветших фотографиях.
— Вопросов к вам у меня нет, — сказал я Найденову. — Мне все понято.
— Да ничего вам не понятно, — засмеялся он. — И вопросов у вас сколько угодно. На один могу ответить сразу: почему я так открыто беру его под защиту? Потому что он один из немногих, кто имеет мужество бороться с коррупцией, не взирая на лица. Можете представить, как он досадил местному руководству. С ним давно готовы расправиться, да все повода не было. Теперь — появится. Хотите вы или нет, спасибо вам скажут только мерзавцы. Вот и подумайте: кто выиграет от вашего очерка?
Я подумал: выиграет правда. На беде, так нередко бывает, греют руки бесчестные люди — значит ли это, что о ней лучше молчать?
— Доверьтесь моему опыту. И моей информации. — Сарказм исчез, и тон уже не казался мне командирским. — В деле, которое вас тревожит, исправить что-то уже невозможно. Время упущено, улики все уничтожены, новое следствие не даст ничего. Как юрист вы знаете это не хуже, чем я… Поймите меня правильно… Нам есть кого гнать с прокурорской работы. Неужели начнем не с худших, а с лучших?
В этих доводах было что-то серьезное, но стать участником сговора, какие бы цели он ни преследовал, мне никак не хотелось.
— Благодарю за доверие, — сказал я, прощаясь, — но обещать ничего не могу. Каждый на своем месте исполняет свой долг.
Он возразил:
— У нас общий долг. Только мы исполняем его разными средствами.
На том и расстались. От беседы остался горький осадок. Было в ней слишком много тумана. Недосказанность при видимой прямоте. Человек был явно незаурядный — с такими прокурорами мне встречаться еще не приходилось. Но отказаться от выступления, справедливость которого очевидна?! Для чего? Почему?
О нашей беседе я рассказал Сырокомскому. Очерк ему очень понравился, к тому же он вел номер, а каждому редактору номера непременно хочется иметь какой-нибудь «гвоздь». Но слова Найденова, пусть и в моем пересказе, его чем-то задели.
— Может, он прав? — вслух размышлял Виталий. — Найденов, по-моему, не похож на зажимщика критики. Мне самому жалко снимать материал, но в такой ситуации лучше прислушаться. Пострадай немного, не настаивай на публикации. Напишешь другой, еще острее. Зато… — Он подыскивал более гибкое выражение. — Редакции не помешает заиметь там своего человека.
Своим — то есть ручным — Найденов не стал. И стать им не мог: не тот человек! А очерк погиб…
Я позвонил Найденову, понуро обрадовал: публикации не будет.
— Спасибо, — без эмоций отреагировал он. — Заезжайте.
— Что вы все бьете по мелюзге? — иронически прищурившись, спросил, когда я заехал. — Частный случай, нетипичная история… Просто смешно.
Не рассказывать же ему про наши маленькие хитрости, про то, как воспринимает читатель наши «нетипичные истории». Он прочел мои мысли.
— Пройденный этап, заезженная пластинка, пора ее менять, пока не надоело. Имею сюжет, который вам по плечу. Только для вас! Хотите? — Я понял: он пытается прикрыть шуткой что-то очень важное для себя. — Коррупция в огромных масштабах. Замешаны члены ЦК. Хотите?
Это было так неожиданно, так необычно, что я растерялся. Надо было сразу сказать: да, конечно, — взять материал, а уж потом разбираться. А я — простить себе не могу! — сказал другое:
— Я должен сначала посоветоваться с главным редактором.
— Ну, советуйтесь, — насмешливо протянул он. — Валяйте…
Я посоветовался.
— Вы что, спятили вместе с вашим Найденовым? — обрезал меня Чаковский.
— Редакция решила пока воздержаться, — перевел я по телефону ответ Чаковского на более кабинетный язык.
— С чем вас и поздравляю, — подытожил Найденов. — Струсили… Впрочем, другого я и не ожидал.
Теперь, с роковым опозданием и рвя последние волосы на своей голове, я мучительно пытаюсь вспомнить сюжет, предложенный мне Найденовым. Помню: география — Чечено-Ингушская автономная республика (уже одно это ретроспективно придает сюжету особую остроту). Место происшествия — сеть республиканских хлебозаводов. Гигантские хищения — на муке, масле, еще каких-то продуктах. Деньги делились с местным партаппаратом, министрами и прочими «руководящими». Часть денег уходила в Москву. И, наконец, самое ошеломительное, что тогда звучало скорее загадочно и экзотично, чем зловеще: кто-то из причастных к хищениям на часть уворованных денег закупал (у кого — не известно) оружие и прятал его в тайниках. Вот, пожалуй, все, что я помню об этом.
Две важнейших летали оправдывают эти отрывочные воспоминания. Первая: уже тогда (шел семьдесят пятый год) раздались пробные, пристрелочные выстрелы по мафии — Найденов как раз и начал эту «стрельбу» и, естественно, искал для себя опору в прессе. Вторая: начавшие складываться по территориально-этническим признакам мафиозные кланы преследовали не только прямую и видимую цель — обогащение, но еще и далеко идущие политические цели.
Во главе Чечено-Ингушского обкома партии незадолго до этого встал Александр Власов — впоследствии кандидат в члены политбюро, председатель Совета министров РСФСР, близкий сотрудник Горбачева и соперник Ельцина на пост председателя Верховного Совета России, ныне сошедший с политической сцены, давно и прочно забытый. С кем был тогда Власов — с Найденовым или против? Зачем Найденову так остро нужна была публикация: чтобы преодолеть сопротивление Власова или, напротив, чтобы вдохнуть в него больше мужества и больше сил для совместной борьбы?
Увы, этого я уже не узнаю.
Потом мы встречались с Найденовым еще несколько раз, всегда по конкретному поводу. Этим поводом была редакционная почта. Огромный поток человеческих исповедей рос день ото дня. Крик о помощи тысяч людей. Тех, кто не мог принять несправедливый приговор. И тех, кого ущемляло его отсутствие: жертвы хотели знать, кто и почему так усердно укрывает преступников. Вельможных и «рядовых».
Истории, впечатлявшие особенно сильно, я извлекал из потока — они-то и приводили меня в найденовский кабинет. После этих бесед многим возвращались свобода и доброе имя. Случалось — даже и жизнь.
Один сюжет помню особенно четко. В моей памяти он остался как «ростовское дело». По обвинению в зверском убийстве на почве пьяной ссоры был приговорен к смертной казни фельдшер районной больницы. Труп нашли в лесном шалаше никак не раньше, чем через месяц, а то и больше, после убийства. По каким-то случайным уликам и оперативным (то есть агентурным) наводкам арестовали сначала одного «убийцу», потом другого, потом пришлось выпустить их обоих, потом третьего арестовали и осудили, но Верховный суд республики признал приговор неосновательным и дело производством прекратил (случай редчайший!). И вот дошла очередь до четвертого кандидата в убийцы — обвинительный приговор по его делу Верхсуд оставил без изменений, хотя он был ничуть не менее хлипким, чем тот, что был отменен.