Так, всем заморочив головы и усыпив бдительность многочисленных доносчиков, мы вышли на финишную прямую. И тут ко мне заявился один странный посетитель. Молодой, симпатичный, излучавший здоровье и хорошее настроение, с манерами человека из приличного общества. Отрекомендовался моим давним читателем и горячим поклонником. Вытащил из сумки одну мою книжку, чтобы я ее надписал. Какая-то сила заставила меня от автографа воздержаться. Его это не смутило. Он сказал, что знает про готовящуюся публикацию и лично он (лично он!) с нетерпением ждет ее. Но есть другие, которые не только не ждут, но и не хотят ее появления. И готовы быть мне благодарны, если временно от публикации воздержусь.
«Сколько?» — прямиком спросил я. Молодой человек поморщился: «Зачем так грубо? Приезжайте в Сочи. Отдохнуть, расслабиться… Сейчас осень, бархатный сезон…»
Была, действительно, осень. А осень в Сочи прекрасна. И я не сомневался: меня ждал бы там царский прием.
Через два дня очерк был опубликован.
— За что вы так хорошего человека? — спросил один популярный поэт, встретившись со мной тем же вечером в ЦДЛ. — Когда мы были в Сочи, Вячеслав Александрович нас просто очаровал. — Жена поэта стояла рядом и согласно кивала. — Такой милый, приветливый, интеллигентный… Закатил нам ужин в ресторане на горе «Ахун». Очень интересный собеседник. Вообще не похож на партийную шишку. Такой начитанный! И вас наверняка читал. Вам было бы о чем поговорить.
В этом я, по правде, не сомневался. И то, что у литературной четы после ужина на горе остались от хлебосола лучшие впечатления, — в этом не сомневался тоже. Но на мир мы смотрели, как я с сожалением констатировал, не совсем одинаково.
Теперь-то я знаю, к какому спруту тогда прикоснулся. Между строк воронковского дела читались выходы в очень высокие сферы. Нити вели к силам могучим — к Щелокову, к Чурбанову, к другим министрам и замам, и — выше, выше, задевая по пути местных вельмож, превратившихся в обыкновенных карманников. Разница состояла лишь в том, что карман принадлежал государству, оттого и денег там было больше, оттого аппетиты росли и росли.
В тот же день, когда вышла газета, Найденов мне позвонил. Голос его был тревожен.
— У вас есть разрешение на публикацию? — спросил он, позабыв про «здравствуйте» и «как поживаете?».
— У нас есть все, что нужно, — уклончиво ответил я.
— С кем согласовано?
— С кем нужно…
— Вы отдаете себе отчет, что последует?..
Как ответить на этот вопрос? Не отдаем? К тому же и в самом деле мы предвидели то, что вообще было можно предвидеть.
— Да, — уверенно сказал я. — Разумеется. Будьте спокойны.
На публикацию откликнулся не только Найденов. Не только знатные гости хлебосольного мэра. Не только читатели, приславшие в редакцию тысячи писем. Но и западные газеты: «Таймс», «Дейли телеграф», «Нью-Йорк геральд трибюн», «Монд» и другие.
Есть в моем архиве и фотокопия странного документа, который пришел в редакцию, — он озаглавлен: «Справка». Без даты и подписи. Но, судя по содержанию, он пришел откуда-то сверху. Или «сбоку» — из тайного ведомства. В «справке» говорится: «Как видно из откликов буржуазной печати, статья „Ширма“ воспринята как свидетельство борьбы, якобы идущей в Советском руководстве, где одна „группировка“, пытаясь одержать верх над другой „группировкой“, стремится ее дискредитировать, клеветнически обвиняя в „коррупции“ и „связи с преступным миром“… Бездоказательно утверждается, что статья организована „одной группой против другой“ и что газета тем самым является рупором определенной части Советского и Партийного Руководства (так в документе: все три слова с прописных букв. — А.Д.). Эти домыслы наносят ущерб авторитету Советского государства… Поэтому публикацию данной статьи, которая дала пищу для клеветнических измышлений буржуазной печати, следует признать ошибочной».
Ничего подобного в «буржуазной печати», разумеется, не говорилось, это просто был грубый и весьма банальный, но безотказно действовавший годами прием соответствующих служб: скомпрометировать тех, кто им был поперек горла. Об этой «справке», — в первую очередь, казалось бы, касавшейся автора очерка, — никто мне не сообщил (попала она ко мне позже — от тех, кто был допущен к секретам, но втайне ненавидел номенклатуру ничуть не меньше, чем я). Зато когда на редакционной летучке кто-то из наших сотрудников сказал, что очерк наносит удар по советской мафии, Чаковский прервал оратора, решительно отрезав: «Никакой мафии в Советском Союзе не было и нет. Зарубите это себе на носу».
Что же так напугало в очерке «Ширма»? Что и кого? Кто прислал парламентера с его заманчивым предложением войти в мафию, которой у нас не было и нет? Кто сочинил злополучную «справку», недвусмысленно предостерегая от повторения опасного самовольства?
Для меня ответ на все эти вопросы был очевиден — еще тогда, когда я читал те самые шестьдесят томов уголовного дела, пытаясь понять, почему они — вроде бы ничем особенным не примечательные — окружены столь жгучей тайной. Даже не слишком тренированному глазу было видно, что ни разоблаченный мэр, ни арестованные вместе с ним директора магазинов, бармены и буфетчики не представляют собою замкнутый круг проворовавшихся: нити вели дальше, дальше, дальше… И выше, выше, выше… Но неуклюже и грубо они по пути обрывались.
Могучая фигура некоронованного короля Краснодарского края Сергея Медунова выделялась среди всех фигур, оставшихся в тени. Это было очевидно даже для тех, кто старательно закрывал глаза на реальность. Но за пределами судебного зала слепцов не было: неприкрытая, циничная дерзость, с которой орудовали Медунов и его приближенные, давно уже была не только пищей для разговоров в дружеском кругу — сотни, если не тысячи, писем шли в Москву, в Кремль, горячо-горячо любимому и глубоко-глубоко уважаемому товарищу Брежневу, и в каждом говорилось о беззакониях, о поборах, о разворовывании государственного имущества, о расправе с неугодными, и всюду виновным назывался он, Медунов.
Письма терялись по дороге, а если и доходили до Кремля (многие, боясь местной почтовой цензуры, отправляли их из соседних областей, а то и прямо из Москвы), то оседали в канцеляриях или пересылались «для принятия мер» все тому же Медунову. И он принимал: сотни правдоискателей лишались работы, против них возбуждались сфабрикованные уголовные дела, их гноили в тюрьмах, лагерях и психушках.
Но и Медунов тоже не был вершиной той башни, куда поднимались дары, собранные Воронковым и его приближенными. Поток даров устремлялся еще выше — туда, где маячили Брежнев и члены его клана. Оттого и чувствовал себя неуязвимым Сергей Медунов, что его прикрывала могучая спина Леонида Брежнева.
С Медуновым судьба уже однажды свела меня за семь лет до этого. Я понятия не имел, кому бросил вызов, так что никаким героизмом в той конфронтации похвастаться не могу. Мне и в голову не приходило, что простейшее, рядовое, банальное задание редакции, не сулившее не только столкновения с властями, но и просто сколько-нибудь заметной, а тем паче взрывной газетной публикации, приведет к таким последствиям.
Кафедру эпидемиологии Краснодарского медицинского института возглавлял профессор Z. — ученый с крупным и почтенным именем, известным не только в стране. Обладатель разных почетных званий, почетных дипломов, орденов и медалей. Совсем незадолго до описываемых событий он сыграл заметную роль в спасении страны (как минимум — своего края) от вспыхнувшей в Новороссийске эпидемии холеры. И вдруг этого заслуженного ученого, проработавшего здесь десятки лет, открывшего дорогу тысячам молодых врачей, выгоняют с работы, исключают из партии («волчий билет» — по тем временам) и даже возбуждают ходатайство о лишении не только наград, но и профессорского звания.