По другому — получили свободу, но, увы, не реабилитацию предприимчивые люди, снявшие во многих городах страны неразрешимую для советской власти проблему: их усилиями за считанные недели был ликвидирован стойкий дефицит веников… Да, самых обыкновенных веников: они вдруг исчезли из продажи, и это стало называться перебоями в снабжении. Группа молдавских умельцев (их, разумеется, тут же обозвали «дельцами» — в самом уничижительном смысле этого слова) бросилась по селам закупать необходимый для производства особый сорт соломы (сорго, — кажется, так он называется), из нее вязали веники и развозили их по тем российским и украинским областям, которые имели в этом нужду: доморощенный, но вполне успешный маркетинг был проведен в кратчайший срок. Ну, кто мог позволить в родном государстве такую вольность, не снабженную дозволением никакой официальной инстанции? «Дельцы» заработали сначала несколько тысяч рублей, потом от четырех до тринадцати лет лагерей.
Найденов слушал мой взволнованный монолог, не перебивая. Он, конечно, сразу же понял и суть «деяния», и ту юридическую квалификацию, которое оно получило. Но дал мне выговориться. Потом подвел черту
— Справедливость, общее благо — давайте отложим эту дискуссию до лучших времен. Дело истребую, протест внесу. Максимум возможного — сократить срок до фактически отбытого: закон есть закон. Это, надеюсь, вы понимаете.
Так оно и случилось. Освободили всех, оставив виновными и не сняв судимости. И все уехали за границу, где никто не считал криминалом полезную обществу инициативу. Двое осели в Германии, двое в Канаде, один в Австрии, об остальных сведений не имею. Тот, что в Австрии, — преуспевающий вице-директор какой-то фирмы — написал мне годы спустя, извинялся за долгое молчание, звал к себе в гости. Но в город Грац, где, благодаря Найденову, он процветает, мне выбраться так и не удалось.
Общение наше с Найденовым отнюдь не было идиллическим. Не раз и не два пришлось крупно поспорить. Он имел прямое касательство к разработке закона о борьбе с нетрудовыми доходами. Незадолго до его принятия Найденов собрал нескольких журналистов, чтобы познакомить с проектом. Точнее, с его концепцией.
Концепция настораживала: понятие нетрудового дохода подменялось понятием большого дохода. Получалось, нетрудовая пятерка не так уж опасна для общества, а вот тысяча, добытая тяжким трудом, честно и добросовестно, довольно сомнительна, ибо «намного превышает средний заработок». Все опрокидывалось с ног на голову поощрялась не энергия, не работа, не инициатива, а какая-то пассивная усредненность. Уравниловка гордо выдавалась за социальную справедливость.
Я прямо сказал об этом. Найденов слушал. Молчал. Дискуссии не получилось. Меня это встревожило: через несколько дней я попросил его о встрече. Она длилась почти два часа. Говорил практически только я. О том, как осточертели запреты. Как пагубно влияют они на сознание, порождая апатию и конформизм, двуличие и обман. Что бороться надо с ворами, а тех, кто хочет заработать, много, очень много, неслыханно много, — заработать, а не присвоить, — всячески поощрять. Найденов кивал головой, изредка вставляя мало что говорившие реплики.
Потом вышел меня проводить до лифта. Кабина уже подходила, когда он сказал:
— Напрасно вы так горячились. Меня-то зачем убеждать?.. — Перед тем, как закрылась дверь, добавил с улыбкой: — У нас разное положение: вы наблюдатель, а я исполнитель.
Улыбка показалась мне грустной…
Едва закон вошел в силу, поступили вести о допущенных «перегибах» (не о глупости же законодателей! конечно, о неразумных местных начальниках, которые все перепутали!). Я сразу же позвонил Найденову. Сказал — в стилистике сварливой свекрови:
— Ну, что я вам говорил?!
Он сразил меня едкой иронией:
— Да, конечно, конечно. Кроме вас, последствий никто не предвидел…
Он не только предвидел — бросился исправлять то, что можно было хоть как-то исправить. Вместе с бригадой своих сотрудников метался из города в город, где особенно лютовали невежды, готовые в раболепном усердии даже лоб расшибить — к сожалению, не себе, а другим. Но таких городов было много, отчаянно много — заместителя генерального прокурора на всех не хватало.
Мы договорились: он даст подробное интервью «Литературной газете». Согласованы были вопросы и — в общем и целом — ответы. Не только об этом законе и его извращениях — о проблемах глобальных. Могу поручиться: в устах такого должностного лица, каким был Найденов, они прозвучали бы тогда — в середине восьмидесятых годов — очень сильно. Весомо и громко.
За час до начала встречи в редакции он позвонил:
— Приехать, к сожалению, не могу. Разболелось горло.
Я не удержался:
— По вашему голосу об этом не скажешь…
— Ну, тогда голова…
Надо было сказать — как обычно: «Я вас хорошо понимаю…» Сказалось другое:
— Может быть, завтра пройдет?
— Едва ли… — вздохнул он. — Желаю успехов…
На следующий день я поехал к нему. Не терпелось узнать, что же все-таки произошло. Сидя за столом в своем кабинете, Найденов не дал мне вымолвить слова, приложив палец к губам.
Он вывел меня в коридор.
— Не будьте таким любопытным, — с укоризной сказал Найденов.
Я не мог ничего понять: мне казалось, что ситуация в корне изменилась, что он опять на коне.
— Зачем вы меня разыгрываете? — поморщился Виктор Васильевич. — Не могу же я поверить, что вы столь наивны. Ничего не изменилось, просто они стал и хитрее и, значит, умнее. И меня обложили со всех сторон.
Кто они, эти «они», догадаться было не так уж и сложно. Хотя, наверно, точную дефиницию не нашли бы ни он, ни я. Да и нужна ли какай-то дефиниция, если и без нее все достаточно ясно?
Вскоре его настиг уже не первый инфаркт. Настиг в пути: по дороге в Ереван из Тбилиси. После больницы он выглядел отдохнувшим. Видимость оказалась обманчивой. Лишь одно обманчивым не было: желание, не теряя ни единого дня, включиться в работу. Кто бы и как бы его ни «обкладывал», оставаться пассивным созерцателем, Ждущим у моря погоды, Найденов просто не мог.
У него открылось второе дыхание: дух общественных перемен вдохновлял его все больше и больше. Я пригласил его выступить в Центральном Доме актера, где уже не один год шли мои вечера «Перед лицом закона», всегда собиравшие огромную аудиторию — не только актерскую. Теперь уже я был уверен: он не откажется. И действительно — не отказался. Его встретил — нет, не заполненный, а пере-переполненный зал. До отказа забито было даже фойе — туда вынесли динамики: видно не было, но зато было хорошо слышно. Десятки людей разместились прямо на сцене — мы сидели в их окружении, и это еще больше придавало встрече атмосферу повышенной доверительности.
Найденов начал свое выступление такими словами: «Ни один вопрос не останется без ответа». И обещание это сдержал. Диалог с заместителем Генерального прокурора шел более трех часов. Гость был истинно демократичен и артистичен. Интеллигентен. Откровенен и самокритичен. И еще — остроумен. Главное — остроумен. Главное! Именно так… Уныло казенная серьезность, чиновное величие, боязнь шутки, едкого слова губят порой при публичном общении даже самые толковые мысли. Стать остроумным нельзя. Им можно лишь быть.
И вдруг — новое назначение!.. Почетно нелепое. Должность главного государственного арбитра как-то плохо вязалась с его кипучей натурой, сего потребностью воевать на самой-самой передовой. Там, где опасней и где, стало быть, он нужнее всего. Потом подумалось: это опять дают знать о себе привычные стереотипы. В годы так называемого застоя арбитраж, уныло штампуя решения о пенях и неустойках, был составной частью прогнившего хозяйственного механизма. Разделял его судьбу. Ни на что не влиял и влиять, конечно, не мог. Теперь на передовую выходил и он: предстояло активно задействовать все правовые рычаги для реальной поддержки обещанных и давно ожидаемых реформ.