Мать при этом улыбалась своей типичной, немного виноватой, улыбкой.
Тирания бабушки отличалась от тирании деда. Тот порабощал, заставляя служить себе и своим интересам, а она порабощала, окружая бесконечной, фальшивой, заботой. И если в моём отце была внутренняя пружина, которая не давала деду согнуть его до конца, то в моей матери никакой такой пружины не было. Она оказалась чрезвычайно мягким, податливым материалом, из которого можно лепить что угодно. В лепке бабушка участвовала одна, без мужа, так что никто ей не мешал.
В раннем детстве я не понимала, почему родители не могут взять меня подмышку и уехать прочь, в другой город, от всех тиранов подальше. Тогда я ничего не знала про квартирный вопрос и путаный характер родственных связей.
Оглядываясь назад, я вижу людей, которые могли бы дарить друг другу тепло. Но они будто жили в заколдованном царстве, слепые и глухие, связанные паутиной. Эта паутина была выткана из страхов. Выдуманных и настоящих. Но больше выдуманных. И, в своих тщетных попытках вырваться, эти люди наносили себе и окружающим тяжёлые увечья.
– Ваш напиток готов! – раздаётся голос баристы.
Я беру шоколад – он выглядит настоящим. Круассан тоже. Мне вдруг становится страшновато пить и есть призрачную еду – ведь неизвестно, какой она окажет эффект. А вдруг силы, которые держат меня в этой западне, только и ждут, чтобы я что-то съела или выпила, и тогда мне сразу наступит конец, и тогда эти силы проглотят меня так же, как я – этот круассан?
Тем временем бариста, совершенно не смущаясь собственной ситуации с постоянно меняющимся лицом, подходит к моему столику.
– Мне кажется, вам будет любопытно ознакомиться с нашим новым меню, – говорит она и протягивает сложенную гармошкой брошюру.
Я уже догадываюсь, что увижу там очередной рассказ. Всё это немного смахивает на детективные сериалы, которые я так люблю и в которых каждая новая серия начинается со случайного обнаружения трупа. Это вносит элемент игры – становится интересно, где же и как труп найдут в другой раз.
Разворачиваю брошюру. Всё верно!
Глава седьмая
Я отхлёбываю горячий шоколад и отрываю кусочек круассана. И пускай эти силы мной подавятся! В конце концов, страннее уже быть не может.
Еда оказывается настоящей не только на вид, но и на вкус. Я оглядываюсь, пытаясь понять, наступил ли уже мой конец, но ничего не меняется, и я облегчённо вздыхаю.
В своей обычной, нормальной, жизни я очень люблю читать и что-нибудь жевать одновременно. Как мило, что так можно делать и здесь, в этой нелепой реальности. Ставлю свечку поближе и погружаюсь в чтение.
Малышка Софи
София задумчиво проводит рукой по подоконнику. На её пальцах остаётся чёрный налёт – подоконник пыльный. Она только что приехала с кладбища. Ей кажется, она не успела толком попрощаться, сказать то, что хотела сказать.
Вообще-то, все зовут её не София, а Софи, с ударением на “и”. Куда и когда делось “я” – неизвестно. Наверное, само отсеклось в процессе жизни.
Софи прожила долгую жизнь. Сейчас ей почти шестьдесят.
“Малышка Софи…” – когда-то звал её бывший муж. Но где он сейчас?
Она медленно обводит взглядом комнату. Она залита солнечным светом. В ней ничего не изменилось – все те же бледно-жёлтые обои с узорами, ковёр на стене и продавленные кресла. Софи видит, как она, ещё совсем маленькая, залезает к отцу, сидящему в кресле, на колени и просит поцеловать её в глаза. Сначала в левый, потом в правый.
Это дом её родителей. Мать умерла давно. А отец только три дня назад.
“Теперь очередь за мной…” – думает Софи.
Но у неё ещё есть время. Она это точно знает. Немного, но есть. Она решила, что это время она проведёт здесь, в доме родителей. В своём доме.
Софи подходит к полке с фотографиями. С одной из них на неё смотрит большеглазая и большеротая девочка – очень похожая на неё, но это не она, это её сестра – тоже София, Соня.
Соня умерла, когда той было пять лет. От какой-то неизвестной болезни, – врачи так и не смогли поставить диагноз. Софи тогда ещё и в помине не было. Но когда она появилась, мать взглянула на неё и сказала: “Это наша Сонечка вернулась!”
Где-то в прихожей скрипит половица. Софи вздрагивает.
“Старый дом, – успокаивает она себя. – Просто старый дом”.
Она идёт в свою комнату и достаёт из чемодана альбом с бумагой, карандаши, акварель.