– Не знаю… На удачу!..
Она действительно, не знает, зачем ей эта фигурка. Рука сама потянулась к ней в последний момент, когда она выходила из квартиры. А взяв в руки, она уже не смогла её отпустить. Теперь ей хочется трогать её, прижимать к себе.
– Нам с тобой по пути! – тихо прошептал ей тогда старик.
Мара видит, как его глаза загораются алчным огнём и из них, как черви, выползают красные нити. Эти нити сначала тянутся из видения на экране к ней, Маре, но потом рвутся одна за другой, чтобы вслед за этим опутать собой Наташу. Уже через минуту Наташа окутана ими, как коконом, из которого ей не вырваться.
Это видение исчезает. На экране начинают быстро мелькать вещи и связанные с ними воспоминания. Мара не может понять, кому они принадлежат – она чувствует себя и собой, и теми, чьи пути сошлись в ней, как в финальной точке… Она тянет к ним руку, чтобы потрогать, но понимает, что вещи и воспоминания такие хрупкие, что тут же развалятся.
– Прощайте!.. – говорит она им.
– Прощай и ты!.. – говорит ей Лайла и тает в воздухе.
Мара закрывает глаза. И сидит так какое-то время. Когда она их открывает, они больше не держат её на месте.
Она встаёт и начинает собирать оставшийся мусор в мешок. В куче тряпок, аккуратно сложенной в углу, она находит свои детские туфли.
– Шуе, шуе, вохин зи беайлен…Туфельки, туфельки, куда вы торопитесь? – звучит у неё в ушах голос Лайлы.
– Туда, где нас ещё не было, мама, – отвечает ей Мара. – Туда, где нас ещё не было.
Глава девятая
Кто же пишет эти рассказы? И имею ли я право брать их себе? Впрочем, похоже, у меня нет выбора. Я аккуратно складываю бумажки в карманы плаща. Надо отметить, что карманы уже изрядно распухли. Хорошо, что они такие вместительные! Как начинающий писатель… да, пожалуй, я могу отнести себя к начинающим писателям, несмотря на возраст, – ведь неважно, когда начинать… Как начинающий писатель я ликую – каждый рассказ можно превратить во что-то большее, например, в роман! Теперь только осталось выбраться отсюда, чтобы изучить весь материал как следует.
Я заглядываю в окно студии самообороны, где мы познакомились с мужем. В студии всё на своих местах. Мне даже кажется, я вижу наши фигуры.
– Мишка, – представляюсь я.
– Андрей, – представляется муж, слегка удивившись моему имени.
Помню, у меня плохо получался один приём, я смущалась и избегала его выполнения.
– Мишка, – положил мне тогда руку на плечо Андрей, – не бойся. Ты всё можешь. Ты – настоящий боец!
Он умел поддержать, когда хотел. И это было так воодушевляюще. До этого я часто слышала обратное. От деда. Когда он хотел поучить меня жизни, то начинал с присказки: “Ты, Мишка, не боец!”, после чего пускался в пространные рассуждения о дисциплине, бесстрашии и самоотверженности настоящего воина.
А потом был день, когда он умирал. И я узнала, что дед никогда не был на поле боя – во время войны он был совсем юным и служил в тылу, да и потом тоже – ни разу ему не довелось понюхать пороха. И выходило, что в тот день была его первая и последняя настоящая битва. Это было особенно печально, потому что у него не было никакого шанса на победу. Он плакал, как ребёнок, боялся, хватал меня за руки. Я не знала, что ему сказать. Поэтому просто сидела рядом. Мать с отцом тоже не знали. И когда его тело увезли, мы особенно не разговаривали. В тот вечер мать сделала простой ужин, но есть не хотелось, поэтому они с отцом пошли спать, а я поехала к себе домой.
После этого для меня началось время прощаний.
Тогда я работала в больнице, и у нас в отделении лежала Ирина. У неё был рак лёгких и тоже – никаких шансов на победу. Очень худенькая, маленькая женщина с копной пышных волос. Учительница русского языка и литературы. Она постоянно шутила, смеялась и подбадривала других пациентов. Рядом с ней у людей появлялась надежда. Однажды я увидела, как Нина Сергеевна, мать Ирины, плакала, стоя за дверьми палаты.
– Нин Сергевна, – положила я руку ей на плечо и хотела сказать что-то утешительное, но тоже расплакалась.
А она улыбнулась сквозь слёзы:
– Да я не об этом! Понимаешь, я так за неё благодарна! Что бы мы без неё делали?
Вскоре Ирина умерла. Умерла, как и жила – с улыбкой на лице.
Тогда мне показалось, что вакуум засасывает меня куда-то, где мне ни в коем случае нельзя оказаться, потому что меня ждут – наконец-то меня ждут! – в другом месте. Я решила поверить этому чувству и ушла из больницы.
Конечно, я должна была уйти и тогда, в парке, когда заметила связку ключей и арматуру, лежащую в кустах в окружении тряпок…
Я теряю баланс и падаю куда-то в темноту. Вдох – выдох, вдох – выдох. Не помогает. Исчезает студия самообороны, фонарь, переулок и, кажется, я сама. Пытаюсь уцепиться хоть за что-нибудь, хоть за соломинку.