Дома никто ничего не заметил. Я передала привет от бабушки, приняла ванну и легла спать. Осознание случившегося обрушилось на меня через три дня. Я рыдала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не услышал. И молилась. В церковь я не ходила, поэтому молилась своими словами – о том, чтобы не забеременеть или не подцепить заразу, о том, чтобы забыть о случившемся, и о том, чтобы меня не нашли и не посадили в тюрьму.
Пару лет я жила в постоянном ожидании звонка в дверь и звона наручников. Но потом поняла, что за мной не придут. Я так и не узнала, что случилось с тем человеком.
Возможно, он умер. Ведь неизвестно, сколько он пролежал, истекая кровью, и насколько сильным был мой удар.
Иногда мне кажется, предсказание цыганки о моём исчезновении было правдивым, и если кто и умер тогда, то это я. И это не насильник, а я до сих пор лежу на земле, истекая кровью, которая смешивается с лепестками сирени. А всё, что случилось после, – это лишь фантазии моего угасающего сознания.
Если это так, то скоро я распадусь на мириады энергетических сгустков. Эти сгустки сольются с другими, похожими, и воплотятся в новых женщин, которые ещё только ожидают своего рождения. То есть я уже распадаюсь. Музей, белое облако – это что-то вроде финальной черты, после пересечения которой нет возврата, а героини рассказов – это те, в ком мне предстоит жить. Поэтому они мне так близки.
Но нет, не может быть! В моей жизни был и умирающий дед, и работа в больнице, и муж, и Виктория, и мои друзья, и всё, что случилось, вплоть до сегодняшнего дня. Мне сорок лет, а не шестнадцать, я жива и найду выход! Я вернусь домой!
Из-за угла появляется мужчина в светлом пальто. Я узнаю в нём своего насильника. Только теперь он без бороды, весьма импозантный и гораздо старше. На поводке он ведёт скелетик крота. Кажется, этот скелетик был частью экспозиции про Зину Носик.
– Скажи, ты умер, тогда? – спрашиваю я мужчину.
– Не знаю… – растерянно отвечает он и вопросительно оглядывается на скелетик.
Тому совершенно нечего сказать по данному поводу, поэтому мужчина продолжает идти, куда шёл. Я судорожно сглатываю слюну. Возможно, то, что происходит сейчас, не имеет никакого отношения к тому, что случилось в парке. Но… почему-то именно сейчас мне хочется попросить прощения…
Да, тот человек нанёс мне огромную травму. И неизвестно, сколько раз он проделал похожее с другими женщинами. Но вдруг я отняла у него жизнь? И у него никогда не было шанса понять, что он натворил, шанса пересмотреть свою судьбу.
– Эй ты, придурок! – шепчу я ему вслед. – Прости, что я тебя так… Надеюсь, ты выжил.
Его светлое пальто постепенно исчезает в темноте ночи. Я сажусь прямо на тротуар.
– Спасибо! – шепчу я кому-то, кого не видно. – Спасибо, что у меня был шанс.
Он открылся после развода с мужем, который последовал за смертью деда и моим уходом из больницы. В то время я почувствовала таинственный зов. Он обещал воссоединение с чем-то давно утерянным и большим. Настолько большим, что оно могло заполнить вакуум. Промаявшись какое-то время, я вспомнила визит к разноглазому экстрасенсу, и решила, что, всё-таки, он говорил о Любви с большой буквы. Поэтому довольно скоро я обнаружила себя в пёстрой толпе её ищущих и уже нашедших в группе саморазвития под названием “Зелёный Луч”. Учение, на которое опирались её лидеры, было довольно эклектичным – тут были и эзотерика, и психология, и что-то ещё, не поддающееся определению, но общий настрой мне нравился, на занятия группы хотелось возвращаться. О любви здесь говорили часто. Говорили, что настоящая, то есть, беззаветная, любовь начинается с себя. В том смысле, что если уж ты смог полюбить себя, то полюбить и принять остальных и окружающий мир совсем не сложно. Мне долго не удавалось ни то, ни другое, а также не хватало смелости в этом признаться.
Когда наша руководительница пристально смотрела мне в глаза, я старалась скрыть свои настроения и натужно улыбалась, изо всех сил изображая ту самую любовь. Наверное, она видела меня насквозь.
Говорили мы и о жизненных трудностях. В рассказах других я часто узнавала себя. Собственные трудности, конечно, казались мне гораздо трагичней. Меня душили рыдания, когда я делилась историями про издевательства деда, про то, как родители смотрели на это сквозь пальцы, как я разочаровалась в себе и жизни, как не знаю, кому я нужна и в чём моё призвание… Про изнасилование и удар арматурой я молчала. Но после наших бесед мне становилось легче.