– Что ж, он врач с двумя, если не тремя личными кладбищами
– Может быть. Хотя ведь отрицательный прирост населения – тот же прирост.
– Могил на кладбище.
– Зато проблем с таким населением меньше.
– А с живыми разве так сложно? Дать работу, еду, одежду и хоть какое-то подобие жилья – это максимальное, что может сделать государство. Развлечение и счастье человеку по силам найти самому. И он найдет, если государство не будет вмешиваться в личную жизнь. Я – живой пример тому. Внимательно посмотрите на меня. Что вы видите?.. Молчите? Не знаете?..
– Врача, – неуверенно, акцентируя внимание взглядом на халате, отвечает незнакомец. – Я вижу перед собой врача.
– Скорее, убийцу.
– Гуманного убийцу, который всю жизнь пытался спасти людей.
– Но не спас.
– Никто не идеален, – мужчина пожимает плечами, явно показывая, что не ожидал такого ответа от собеседника. – Вы же человек.
– Разве? Я скорее чувствую себя неопределенным месивом, которое при рождении получило человеческое тело, но не перестало быть куском… себя.
– Вы не ангел: только ангелы идеальны. Чувство сострадания к тем, кто погиб из-за вас, – вот то, что делает из вас человека.
– В какой большой клетке птицу не держать, небо она помнит.
– Но вы и не птица. Да и небо не идеал. Идеала, если уж на то пошло, не существует. Даже круг – самая совершенная фигура в мире – не бывает идеальным в естественной среде. Идеальным круг делают люди. Кажется, теперь я вижу, что вы действительно знакомый моего брата. Он тоже любит говорить такими фразами, словно прожил жизнь, многое повидал и теперь совершенно разочарован в этом мире.
– Тогда передайте ему мои слова: «Люди нужны правительству в здравии. В относительном здравии тела. Ум догонит».
– А в начале вы говорили, чтобы я и не упоминал о вас…
– Уж пожалуйста, можете сказать это от себя, можете рассказать о нашей встречи. Мне уже терять нечего.
– Ладно, я передам. Но могу сказать свое слово?
– Вполне. Раз я ошибся, приняв вас за вашего брата, вы вольны говорить за него.
– Извольте: я буду говорить за себя. Умы не догоняют – они мертвы. Одни шли против Ленина; вторых репрессировал Сталин; третьих забрала война; про четвертых и говорить не стоит. И сколько бы лет ни прошло, интеллектов больше уже не будет. Вымерли.
– Пожалуй. А что же тогда делать, Георгий Георгиевич?
– А зачем продолжать, если нечего ждать? Кактус колется не потому, что он такая тварь, а потому что он боится. Может, интеллекты проявятся только тогда, когда испугаются, и придет пора действовать.
– И что же? Смогут ли они исправить этот мир, уже свисающий над пропастью? Начнется ли когда-нибудь минута счастья человеческого?
– Сказки бывают только в сказках. Но если следовать из того, что подвиг – это протест против чего-то, то история, как истинная гуманитарная проститутка, готовая лечь под каждого правителя, может стать благосклонной к безумцам интеллекта.
– Как думаете, президент наш, Ненашев, может ли он быть интеллектом?
– Может. На правительство роптать нельзя, поэтому это все, что я могу ответить.
– Тогда отвечу я. Он не интеллект. Уже хотя бы потому, что у него нет предмета – только лишь маниакальная идея. Но люди все же цепляются за него, и будут цепляться даже тогда, когда решат прогнать – они боятся остаться одни.
– И что вы предлагаете взамен?
– Научиться делать выбор. Ведь каждый волен выбирать, так ведь, Георгий Георгиевич?
– Выбор – часть очередной ошибки. Он губит одних, спасает других, но зачастую – разрушает все и сразу.
– Если не пытаться, то ничего не поможет. Мы будем ошибаться, не делая выбора. И тогда ничего не исправит нашу ошибку.
– Как медики говорят в таком случае? «Каждый сам себе лекарь».
– Медики так не говорят. Ваш брат – иной случай. Мы с ним не одной яблони яблоки.
– Может, яблони и разные, но сорт один, – чуть подумав, отвечает незнакомец, и странно улыбается, видимо, довольный своим ответом.
– Если одно яблоко червивое, то это не значит, что и все остальные такие же.
– А по-вашему, все по чести жить? – у мужчины чуть дергается бровь, улыбка сходит наконец-то с лица. – И для себя нужно время. На одной доброте мир не продержится, Ясон Григорьевич.
Быстрая, пахнущая бешенством и страхом догадка ворвалась в открытую форточку разума, и лаборант вновь покрылся мелкими зернами пота. Значит, он все-таки попался. Неужели?
– Тогда что же делать? – голос дрожит в первую секунду, но врач быстро берет себя в руки. – Мы пытаемся смыть с себя грязь, не задумываясь о том, что используем грязную воду. И нам в голову даже не придет очистить ее.