– А другим не приходит в голову то, что, сколько ни мойся, все равно останешься грязным. И ведь продолжают люди мыться каждый день, чтобы, смыв прошлый налет, дать место новому. И будут мыться, какой бы грязной вода ни была.
– Все, чтобы смыть свои грехи, Георгий Георгиевич. И самый страшный из них – убийство. То, чем вы занимаетесь день за днем.
– Долго вы догадывались, – Георгий Георгиевич улыбается своей привычной улыбкой и расстегивает куртку, из-под которой вниз опускается все тот же медицинский халат. – Вы правы: я готов убить, если это защитит мою идею. Я готов на все.
– Интеллект убил соцреализм, – заключает Ясон Григорьевич, наблюдая за тем, как собеседник достает нож из кармана.
– Личность убила соцреализм. А Ненашев вернет истину.
Ясон Григорьевич еще хочет что-то возразить, но острая боль в сердце от колотого удара ножом выбивает его из реальности раньше, и он, изогнувшись всем телом, открывает глаза.
Пытаясь отдышаться, он обнаруживает себя в своей комнате, в том же году, в котором и заснул. Рядовой вирусолог, а не работник департамента, как и все ограниченный понятием норма. Обычный человек, живущий обычной жизнью. Есть жена, как и у всех, и не важно – любящая или нет, любимая или нет: у каждого ведь статного мужчины должна быть жена, и непременно хорошая, чтобы и в люди вывезти и по дому хозяйка. Детей правда не было, но еще рано: он не поднялся по карьерной лестнице, а она зарабатывает нестабильно. Время для детей – потомков – еще будет, ведь, понятное дело, что будет, всегда бывало.
Дверь в комнату открывается, и жена, до этого грохочущая посудой на кухне, заглядывает в комнату к мужу. Волосы уже аккуратно уложены, но одета все еще по-домашнему, хоть и с убранством. Не искренно, а скорее по привычке она говорит:
– Доброе утро, милый. Завтрак готов, – и, словно только вспомнив, добавляет: – Поторопись, хочется успеть быть в числе первых на этих выборах.
События, тревожившие душу Ясона Григорьевича всю ночь, с новой силой набрасываются на него. Холодный пот прошибает насквозь. Но стоит чуть приподнять край одеяла, как неожиданная лень путем дворцовых переворотов занимает престол разума.
– Я никуда не пойду, – холодно отвечает Ясон Григорьевич. – Мой голос ведь все равно ничего не изменит.
Женщина пожимает плечами и вновь убегает на кухню, оставляя мужа одного наедине со своими мыслями.
«И что только не приснится? Правду говорят: сны – искаженное отражение мыслей. Мы все пророки. Иногда даже можем управлять ситуацией… или нет?»
Отметив, как хорошо ранним утром в выходной день лишний час понежится в кровати, Ясон Григорьевич решает остаться дома.
Майский зной
– Ну и? – спросила Мириам. – Что читаешь сегодня?
– Евангелие от Иуды, – ответил я.
– Тот, который предал Иисуса?
– Он самый.
– Ой, я столько фильмов смотрела на тему его предательства! А что, и на него тоже снизошло благословение?
– Даже если так, оно явно не снизойдет на нас, – буркнул Матвей. – Мы точно нескоро увидим Божий суд.
В каком-то смысле это правда. Все мы, что остались живы, – проклятые. Все до единого. И все мы, что собрались здесь, – оставленные. Уж не знаю, назвать это Божьей карой или знаменьем с небес, но мы все абсолютно точно еще не скоро ляжем в землю.
– Анжелика думала также, – фыркнула Мириам, ставя на паузу фильм на своем телефоне и доставая один наушник. Она явно хотела поговорить…
– У Анжелики было не проклятье, а сущее наслаждение! – вмешался я. – Иметь возможность познакомиться со всеми людьми мира…
– Ты забываешь, что люди (не то что мы, правда) постоянно умирали и рождались, и поэтому, стоит тебе прийти к одному, который умрет через неделю от сердечного приступа или от чего там раньше чаще всего умирали, как родится еще пятьдесят новых детишек. Даже на разговоры с людьми нет времени!
– Нет людей – нет проблем, – заключил Матвей.
А Мириам тем временем заблокировала телефон. Видимо, она была серьезно настроена на разговор…
– Кажется, природа решила также.
Я посмотрел на свои руки. Черные от постоянного солнцепека и нескончаемого обморожения. Я еще не приступал к научным трудам, поэтому не могу сказать, от чего я бы умер быстрее: ожога или холода; но я знаю точно – не будь проклятия, я бы спокойно лежал в земле, причем – не тленный я, ибо не осталось ни червей, ни микробов, только несколько самых живучих, и те – скорее всего, либо скоро погибнут, либо откроют новую ветвь эволюции.