Иуда молчал. Он мог выразить девочке свое соболезнование, мог сказать, что ее мама в лучшем мире, мог перевести тему. Но он не стал этого делать, зная, что требуется от него совсем не это. Обняв маленькое тело, вновь вцепившееся в него, как за последнюю надежду, он поднял голову к небу. Вновь небо заполнили тучи, полные благодати неба, которая может исцелить каждого, но не каждому откроет свое исцеление. Однако вокруг лавочки, на которой Иуда до сих пор сидел, небо было таким же синим, как и в яркие летние дни.
– Тебе следует вернуться к Богу, – наконец произнес Иуда.
– Я никогда не покидала Его, – всхлипывая, произнесла девочка.
– Рядом со мной больше нет Бога.
– Ты не прав… мы все рядом с Ним, но кто-то сидит на коленях, кто-то бегает вокруг, а такие, как ты, кто боится подойти ближе, стоят за углом, но все тут же. И Бог смотрит на всех нас, Он видит поступки каждого. Он наказывает, Он поощряет, Он прощает. Дело не в том, что тебя нет в мире Бога, а в том, что ты не хочешь видеть Бога в своем мире.
– Я не чувствую жизни. Ни запахов, ни вкусов. Я не различаю слишком яркие цвета, а иногда – и цвета вообще. Я уже давно не живу, и не могу даже пожалеть себя – я не способен на слезы так же, как и на смех.
– Давно? – тихо спросила девочка.
– С той минуты, как Иисуса повели к Голгофе.
– Тогда ответь мне честно: это правда, что тебя сняли с петли после распятия Иисуса?
– Да.
– И после этого ты вернулся к жизни, а теперь не можешь умереть?
– Да, – бледнея, произнес Иуда.
– И потому ты ушел в монахи и до тех пор, пока не ввели обязательные пропуска, ты ходил в безвестности?
– До тех пор…
– И ты думаешь, что ты ничего не чувствовал? Ведь Бог не лишил тебя возможности раскаяния: ты каждый день сожалел о содеянном, иначе не наложил бы на себя руки и не был бы возвращен к жизни, так как тебе не нашлось места с твоей болью в том мире, куда всем нам дорога; ты не ушел бы в монахи, так как не нужно было бы уходить – да, в народе, чтившем Закон Иисуса, тебя возненавидели, но ведь о тебе не знали другие народы. Ты мог уплыть или уехать в те земли, где никто никогда не слышал о Христе, где у Бога были другие имена и законы.
– Только раскаяние мне и осталось?
– А разве это не есть спасение? Не горе, не пустая молитва, лишенная мысли, а чистое раскаяние, которое только и может вытащить душу из греха и показать путь к свету.
– Уже слишком поздно, – рука Иуды легла на макушку девочки, взъерошив ее волосы.
– А разве Бог оставлял тебе чувство отчаяния? А безысходности? Разве Он вел тебя к самобичеванию и ненависти, а не к любви? Человеку был дарован разум для того, чтобы он избавил мир от проблем, которые могут возникнуть, но в итоге именно человек стал причиной большинства из них.
Иуда почувствовал, как ком вновь встал посреди горла, как глаза в уголках стали влажными. Но на этот раз впервые с момента смерти Иисуса он не хотел плакать и, чтобы сдержать себя, он поднял взгляд к небу. Теперь тучи были повсюду, и не было никакого просвета даже там, где сидел Иуда.
Святой дождь, дарующий жизнь и благодать, ударил первой каплей по лбу Иуды, из-за чего он ощутимо вздрогнул. Холодная. Он успел забыть, что такое холод. Мокрая. Он забыл даже, что такое влага. Дунул ветер, и полы его разорванной одежды шелохнулись, а в груди все сжалось от пробирающего насквозь осеннего дыхания. Он вновь ощущал жизнь, ощущал запах дождя. Он повернулся к девочке, сидящей у его руки, и впервые увидел, что это вовсе не девочка – девушка. Он услышал ее смех, веселый, направленный к небу, адресованный солнцу, скрывшемуся за тучами, но идущий прямо к Богу, которого не скроет ничто.
– Ты ангел? – со слабой надеждой спросил Иуда.
– Я не ангел, – все еще улыбаясь, ответила девушка. – Я человек, верящий в Бога так же, как ты.
– Но я почувствовал жизнь…
– Потому что ты познал Бога. Ты вышел к нему из-за угла и тогда, видя твою робость, Бог улыбнулся тебе. Разве ты не ускорил бы шаг к Нему, если бы видел улыбку Его? Разве не сел бы у Его колен, зная, что Он не злится на тебя и тебе больше незачем стыдиться своего несовершенства?
По щекам Иуды потекли слезы, и они, срываемые холодным ветром, до боли жгли кожу, однако с молитвой к Богу, которую Иуда никогда не забывал, но всегда боялся произнести, ему не было больно. Он не боялся своих чувств, не стыдился своих слез, и наконец – он увидел Его. Увидел и пошел за Ним, потому что Бог и правда улыбался…
«И больше не будет бедных»
Жена императора спала и видела сон: как сидела она в своей комнате, как бережно переминали ее руки пергамент, уголки которого то и дело сползали к центру; глаза ее бегали по знакомым письменам, но те то и дело убегали куда-то, смысл ускользал, а папирус все старел и старел. Тогда женщина встала из-за стола, повинуясь зову сердца, и пошла в кабинет мужа, нынешнего императора Египта, дабы узнать у него, что за документ в их спальне.