– Даже больше скажу: до этого часа я одобрял каждое его слово и действие. Как одобрял каждое постановление Полумирного, несмотря на ведущуюся войну. Когда отменяли историю, я участвовал в этом. Что такое немецкое качество? Историзм! Кто такие немцы? Почему качество должно быть только у них, а не у всего мира? Вздор! – на этих словах Колибер взмахнул руками и обернулся к слушателям. – Вы теперь мне не доверяете, верно? Вы не доверяете правительству, считаете, что Двумирный президент – новый Лука этого мира, а сами мы катимся на дно! – Колибер забыл, что литературу старее прошлого года тоже не принято обсуждать, поэтому из присутствующих его сравнение никто не оценит. – Но вы не понимаете, совсем не понимаете. Вы считаете себя пешками, но все мы – шахматная доска, на которой убивают и умирают, на которой вершатся судьбы, благодаря которой строится новое будущее! Можно думать, что мир – готовый продукт, но так ли это? Мир всего лишь самая мелкая ячейка общества. Самая лживая и неправильная, легко поддающаяся переработке, но при этом не перерабатывающаяся ни во что ценное! – голос Колибера сорвался на крик, и тут же он, взяв себя в руки, замолк. За дверью не появилось ни одного незваного гостя, поэтому он продолжил спокойным голосом. – Мне всегда было интересно, если падет мир неправильный, появится ли истина? Или быть может, за ложью – абсолютный конец? Разве это не интересная игра?
– Жизнь – это не игра, – сказала Неодна. – Жизнь – это все, что у нас есть.
– Тогда справедливы слова, что люди уникальны как вид, как и любой другой вид. Но все живое подвержено изменениям: появление, размножение, мутации и исчезновение. Вы, Неодна, как учитель истории, должны бы помнить всех этих неандертальцев, австралопитеков и всех остальных, чьи гены по сей день хранятся в нашем ДНК.
– Колибер, вы сказали, что были секретарем Двумирного? – дождавшись утвердительного кивка, Осмир продолжил: – Вы знаете, как он выглядит?
– Ни один человек не знает внешности президентов, кроме их самих, дорогой Осмир.
Колибер завел руки за спину и зашагал по комнате. Если бы только не его шаги, не его громкие мысли… если бы только не стук часов и звук мерцающей лампочки… если бы только не дыхание четверых людей, пришедших из разного прошлого, но объединенных общим настоящим и будущим, то воцарилась бы тишина. Но, видимо, тишины вовсе не бывает в этом мире.
– Так вот, – продолжал Осмир. – Мы можем найти президента и заставить его на камеру отказаться от своих слов.
– Это не поможет, – возразил Юндекс.
– Почему же?
– Во-первых, он может быть уже мертв…
– А во-вторых, даже если жив, его обращение не изменит подписанных им же документов, – Колибер украдкой глянул на часы.
– А если изменить документы? – впервые за долгое время все увидели в Неодне признаки живого человека. В ее глазах что-то изменилось, в ее лице – изменилось все. – Я на пенсии, но на правах вольнотворца я все еще могу законно вносить поправки в текст законов.
– А народ как узнает о поправках?
– Двумирного знают по спине, – не найдя встречи взглядами с Колибером, сказал Осмир. – Нам только и нужна, что широкая спина – такая, как у вас, Колибер. Вы знаете, где находится студия записи обращения?
– Знаю, – сухо ответил Колибер.
– Вы ведь понимаете, что это безумие?
– Дорогой Юндекс, – Колибер повернулся, обнажая легкую бледность щек, – безумцы счастливы внутри своего безумия. Осталось только сделать безумным мир.
Спорить оказалось бесполезно, и потому начались сборы. Кухня – идеальное место, чтобы найти орудия убийств. Кладовая – идеальное помещение для тех, кто ищет подобие доспехов. Каждый нашел что-то для себя, но никто не нашел себя.
Часы оповестили о пройденном часе жизни, вновь нарушив тишину. Только теперь все было иначе: люди не радовались эту часу, потому что были намерены прожить гораздо дольше. И только Колибер не был уверен в этой отсрочке, он знал, что сборы заняли слишком много времени, и теперь уже поздно, слишком поздно, чтобы…
Послышалась пульсации, как если бы билось одно большое полое сердце. И пусть этот звук был неожиданным, но каждый знал, что он означает.
– Неужели уже шесть? – Юндекс удивленно перевел взгляд на загоревшийся монитор телевизора.
Телевидение работает строго определенное время. А раз сегодня вторник, а не апокалипсис, то монитор включился по своему обыкновению в строго положенное ему время. Только на экране была бледно-серая завеса, что может означать лишь одно – новостей пока не будет. Журналистов или не осталось, или у единственных выживших однодневный выходной за перевыполнение рабочего плана.