– Так вы не хотите пойти против президента и существующих порядков в стране?
– Ни за что! Ненашев – наше все! Свобода – это ситуация, при которой нужно пренебрегать своей природой! Только правящий страной может исправить все!
– И кто же правит страной?
– Президент!
– К сожалению, маразм.
– Видимо, нельзя помочь звезде, если та уже летит вниз… – говорит Георгий Георгиевич, и что-то, блеснувшее в свете из-за приоткрытой двери, быстро достается из кармана.
– Консерватизм – идеология неандертальцев! – вскрикивает неожиданно для самого себя Ясон Григорьевич. – Одумайтесь! Что может быть привольнее заблуждений? Рассуждения! Но мысли не меняют порядок вещей. Смириться и покориться – самое простое, что мы можем! Однако там, где есть подданство, зачастую не хватает обыкновенного патриотизма. Подумайте! Государство консолидирует общие ценности! И сейчас самое важное для всех вас – президент! Одумайтесь же, люди! Если все перестанут думать, мы станем марионетками, мы перестанем существовать!
– Сознательная жизнь приводит только ко лжи и путанице. Легче привыкнуть, чем изменить. Я как врач говорю: травмы, как врожденные, так и приобретенные, не влияют на самого человека, только лишь на отношение к нему окружающих.
Врачи сходятся друг с другом. «Найти общий язык можно только с теми, у кого есть этот язык», – проносится в голове у Ясона Григорьевича и он, юркнув под замахивающейся рукой Георгия Георгиевича, в которой оказывается небольшой нож, быстро выбегает из дома.
Как и ожидалось, Забульварная как представительница мелкой и малолюдной загородной улицы оказывается пустой, и человек, убегающий от ножа, здесь беспомощен. Ясон Григорьевич бежит, стараясь скрыться за каждым домом, но быстрые шаги за спиной с каждой секундой только приближаются. Он как никогда чувствует, как бешено колотится его сердце, изредка замирая, чтобы слух уловил едва слышные шорохи, доносящиеся за углом. Ясон Григорьевич решается на отчаянный шаг и поворачивает туда, откуда нет выхода, оказываясь в переулке. «Пан или пропал!» – думает он, прижимаясь спиной к стене, стараясь, как хамелеон, слиться с ней в одно целое.
Фигура Ясона Григорьевича показывается в проеме между домов. Спина, чуть сгорбленная, наводящая невыносимое чувство страха, находится всего в нескольких шагах, но тут же исчезает за углом. Кажется, погибель миновала в этот раз, но безмятежное спокойствие не может наступить так рано – нужно еще выбираться из темнеющего, чуть пожелтевшего в лучах заходящего солнца переулка.
Ясон Григорьевич сам не запомнил, когда и как успел оказаться в городе, но, когда его затуманенное сознание вновь вернуло ясность, он обнаруживает себя в до боли знакомом месте. Сейчас он стоит перед вратами департамента, в лаборатории которого сидел годами, не отвлекаясь от работы ни днем, ни ночью, чтобы «убивать» на благо государства. Теперь это казалось таким мелочным и неважным на фоне тех бедствий, которые испытывает планета. «Есть ли разница, кто есть власть, если через пару лет и мира не станет?» – подумалось вдруг Ясону Григорьевичу, и темное небо, уже давно потерявшее свой нежно-синий цвет, представилось теперь ему огромным желудком змеи, проглотившей земной шар и медленно, год за годом, переваривающая его.
«И зачем я пришел сюда? Что я забыл в этой обители конца человечества? Нет, я не спрашиваю, почему сейчас – это понятно: ноги сами привели, так как мест, куда бы я мог найти дорогу из любого уголка города с закрытыми глазами, больше не найти. Но зачем я пришел сюда? Почему именно это место, если я мог излечить людей от вирусов, от которых все еще нет лекарств, я мог бы спасти миллионы, изготовив препарат! Но вирусология не помогла, а лишь погубила мир, и все из-за меня и подобных мне! Так почему?..» – думает Ясон Григорьевич, осматривая здание департамента, но даже не думая о том, чтобы войти в ворота.
– Здравствуйте, – звучит бархатный низкий голос, и возле лаборанта возникает тот, чья фотография величественно возвышается над городом на огромном плакате напротив департамента вот уже несколько лет.
– Добрый вечер, Василий Аристархович, – глядя на белоснежную улыбку, отвечает Ясон Григорьевич. Его голос немного дрожит, но по привычке, ведь трепетная дрожь – то чувство, которое ценится в рабах.
Только сейчас врач впервые задумывается над тем, почему был избран именно тот человек, что погубил мир под видом благодетели. Бегло, но от этого не менее внимательно он изучает костюм, несмотря на недостаток чистой (особенно, пресной) воды всегда идеально выглаженный; тело, схожее с молодым львом – такой же грациозной и статной была фигура; лицо, на котором сложно было долго задерживать взгляд, так как не на чем было остановиться: в распоряжении Ненашева были лишь две мимики: то, что выражало понимание и одинаковую для всех приятную улыбку, и то, что отражало в себе все невзгоды и проблемы мира. Однако и в первом, и во втором случае была одна неизменная деталь: чуть сощуренный и надменный взгляд, словно бы сканирующий собеседника.