И вот мы гнали их мимо Донегола и диких берегов Коннахта, всегда с помощью хорошего северо-западного шторма, топили, расстреливали и гнали на скалы каракки и галеоны, галеасы и каравеллы, когда правосудие небес отдавало их в наши руки, пока, наконец, не миновали острова Керри, и тогда из девяноста шести кораблей, которые мы насчитали в Пентленде, всего лишь шесть десятков расправили свои изношенные и изодранные паруса под теперь уже благоприятствующим ветром и помчались на юг, к берегам Испании.
Здесь мы оставили их на некоторое время, потому что, хотя у нас все еще было много пороха и ядер, которые мы отняли у них, вода и провизия были на исходе, и болезнь, наконец, начала проявлять себя и у нас[43]. Поэтому мы зашли на острова Силли, и там загрузились водой и продовольствием и высадили на берег самых тяжелых больных, хотя нам пришлось потрудиться, чтобы убедить храбрых парней сойти с корабля. Мы оставили их с таким вознаграждением, которое сделало их богатыми на всю оставшуюся жизнь. Затем мы снова вышли в море под всеми парусами и помчались на юго-запад, чтобы перехватить удирающих «донов».
Через ночь и день мы поравнялись с ними, все еще с трудом продвигавшимися вперед, но теперь, когда море стало спокойнее, а ветер слабее, они снова образовали нечто вроде строя. Мы напали на их тыл и снова воспользовались преимуществом наветренной стороны, и нашим гневным сердцам было приятно наблюдать, как сигналы полетели от мачты к мачте, когда они увидели нас и сомкнулись, чтобы защититься от единственного врага. Но теперь мы должны были быть более осторожными, потому что наш друг шторм покинул нас, после того как оказал нам хорошую услугу, и все же наша цель была так же твердо определена, как и прежде — не позволить вернуться домой ни единому кораблю, который мы могли бы потопить или повредить.
Поэтому мы держались их наветренной стороны, лавируя, изматывая и уворачиваясь, делая то один-два выстрела с дальней дистанции, то удачный бортовой залп, и так, миля за милей и день за днем, мы безжалостно преследовали их, но ни разу за все наше долгое напряженное плавание не увидели «Сан-Мигель» и его расписной фок.
Наконец, 53 разбитых штормами, изувеченных корабля, на борту которых находилось около 10 тысяч человек, «пораженных чумой и смертью», как пишут испанские летописцы, жалкие остатки того могучего флота и армии, которые вошли в Ла-Манш, насчитывая 150 кораблей и 30 тысяч солдат и матросов, собрались в Кадисском заливе вместе с «Безжалостным», как всегда, беспощадным и жаждущим боя, рыскающим туда-сюда, все еще голодным от неудовлетворенной мести.
И вдруг, пока мы спорили, оставить ли их там и довольствоваться тем опустошением, которое произвели, или поступить так, как вскоре поступил сэр Ричард Гренвилл, покрыв себя бессмертной славой, и влезть в самый центр и сразиться со всей полусотней, наш дозорный заметил большую каракку, подходящую к нам на всех парусах с северо-запада. Мы развернулись, ринулись ей навстречу и, сблизившись, увидели во всем великолепии белого, алого и золотого огромную фигуру св. Михаила с пылающим мечом, сияющую на ее фоке. Наконец, это был «Сан-Мигель», и легко было заметить, что он, как мы и предполагали, обогнал остальную Армаду, добрался до Сент-Винсента или Лагоса и там заправился.
Не было нужды спрашивать наших храбрых морских псов, бежать нам или драться, потому что, как только имя «Сан-Мигель» прошелестело по нашему кораблю, каждый без приказа занял свое место и ждал команды. Об остальной Армаде мы не думали, пока мчались навстречу нашему долгожданному врагу, и ни один корабль из Армады не вышел перехватить нас. Впрочем, бояться было нечего, так как это были уже не боевые корабли, а лишь плавучие чумные логова и развалины, и единственной мыслью «донов» было отбуксироваться в гавань Кадиса и снова ступить на приветливую землю.
Более того, ветер дул прямо в гавань свежим бризом, и ни один из них не смог бы пройти и мили против ветра за все богатства Индий. Поэтому мы без помех держали путь к «Сан-Мигелю», и на расстоянии пушечного выстрела Филип по своему обыкновению взялся за штурвал, потому что был самым искусным рулевым на борту, а я передал канонирам, чтобы целились повыше, и приказал стрелять по мачтам и вантам. Сначала медными глотками громыхнули пушки двадцать четвертого калибра, ядра пробили высокий фальшборт, разбрасывая щепки во все стороны, а затем каракка взорвалась дымом и пламенем, дав ответный бортовой залп, и над нашими головами со свистом пронеслась туча ядер.