Очнулся я лежащим на покрытом соломой каменном полу в камере Святой инквизиции. Открыв глаза, я увидел рядом с собой закрытого капюшоном фамильяра[44] (о таких упоминал Филип в своих рассказах о темных и ужасных деяниях, совершенных в Англии во времена правления Марии, и от которых мы спасли ее в той последней славной битве у Гравлина). Все, что я мог разглядеть — это темно-серый плащ и черный остроконечный капюшон, который полностью закрывал голову и лицо, словно маска из ткани с двумя отверстиями вместо глаз и зияющей щелью вместо рта.
Должно быть, мне снились морские сражения, Александрия и Акциум, а может быть, я снова очутился в старом Риме императора Августа, потому что, когда ко мне вернулись чувства и я сел, уставившись на неуклюжую фигуру, я произнес на древнем латинском языке:
— О боги, где я, и кто ты? Человек или демон, кто? Сними эту маску с лица и дай увидеть тебя, или, клянусь славой Бэла, я сорву ее и сверну тебе шею.
Он отшатнулся от моей лежанки и прижался к стене камеры, снова и снова крестя воздух перед собой, а его глаза испуганно глядели на меня через прорези в капюшоне.
— Что беспокоит тебя, человек, если ты действительно человек? — спросил я, усаживаясь на лежанке и глядя на него все еще заторможено и растерянно. — Убери эту штуку с лица и скажи мне, кто ты и почему я здесь.
Но он по-прежнему стоял, крестясь и бормоча под капюшоном непонятные слова.
— Тогда, клянусь глазами Иштар, если не хочешь сам, я сделаю это за тебя, — воскликнул я, на этот раз на древнем ассирийском языке, поднимаясь на нетвердые ноги и направляясь к нему.
Он повернулся к двери, собираясь открыть ее и убежать, но я уже стоял перед ним и, схватив его за плечо одной рукой и оттолкнув от двери, другой сорвал с его головы капюшон, — и вот, как будто мы снова стояли вместе на берегу в Иварсхейме, это был Ансельм Линдисфарнский, точь-в-точь такой же, каким я запомнил его после расставания более трех с половиной столетий назад.
Я протянул ему руку, как старому другу, которого был очень рад встретить:
— Здравствуй, Ансельм, товарищ-странник со мной сквозь века! Что ты делал с тех пор, как принес крест в Иварсхейм, и мы вместе отправились на священную войну в Сирию, когда Ричард Львиное сердце сражался с Саладином?
— Святые, помилуйте меня и сжальтесь над тобой! — воскликнул он, испуганно отпрянув от моего странного приветствия. — Ты все еще бредишь из-за раны, сын мой, раз несешь эту дикую чепуху. Верно, я видел такое лицо и фигуру и слышал голос, как у тебя, в снах, которые часто смущали меня, но никогда прежде я не видел тебя во плоти, а тот великий крестоносец, о котором ты говоришь, мертв вот уже более 360 лет. Ложись и поспи еще, пока к тебе не вернутся нормальные чувства, потому что тебе они скоро понадобятся, ведь моя задача — подготовить тебя к допросу перед трибуналом Святой канцелярии.
Тогда-то я и понял, где я — узник в руках испанской инквизиции, обреченный на пытки или смерть, а может быть, и на то и другое самым гнусным и безжалостным судом, который когда-либо отрицал человеческую справедливость или насмехался над милосердием божьим. Дрожь ужаса, которая была ближе всего к страху перед чем-либо, что я когда-либо испытывал, пробежала холодом по моим жилам, когда он говорил, и, проведя рукой по глазам, чтобы проверить, действительно ли я проснулся или все еще вижу какой-то дурной сон, рожденный ранами и долгой борьбой, я сказал ему:
— Неужели боги привели меня сюда после всех моих странствий, и ты, Ансельм, мой старый друг, теперь служишь этой мерзкой тирании, которая издевается над кротостью Белого Христа, совершая бесчисленные преступления во имя его? Позор тебе, некогда доброму слуге твоего господа! Лучше бы ты умер, но нет, что за глупости я несу? Ты умирал и снова жил, как я, но ты, по-видимому, все забыл, а я помню.
— Молчи, молчи! — воскликнул он, прерывая мою речь и снова принимаясь креститься. — Сумасшедший ты или нормальный, но ты богохульствуешь. Ты уже наговорил достаточно, чтобы отправить тебя на костер, даже если бы тебя не заподозрили в том, что ты знакомый демон того навек проклятого английского морского дьявола Эль Драке.
— Друг мой, — сказал я, подойдя к нему и положив тяжелую руку ему на плечо, когда он прижался спиной к стене, крестясь и бормоча свои папские заклинания, — у тебя лицо и голос того, кто, перед тем как я умер последней смертью, был мне очень дорог, иначе я свернул бы тебе шею, прежде чем ты смог бы позвать на помощь, и тогда пусть твоя адская Святая канцелярия делает самое худшее, так как я подозреваю, что ты здесь только для того, чтобы шпионить за мной и предать меня, как это принято у таких паразитов, каких инквизиция использует для своей гнусной работы. И все же, раз уж ты отпал от своего прежнего состояния, я пощажу тебя и прощу тебе все, что ты можешь сделать против меня, если ты расскажешь что-нибудь о двух английских дворянках, которые были привезены в Испанию пленницами «Сан-Мигеля», за что, слава богу, мы отомстили должным образом.