— Он спасал других, а себя не может спасти! — ухмыльнулся один из прохожих, одетый в жреческое одеяние, которое я видел в Салеме тысячу лет назад.
— Глупец! — сказал Амемфис тихо, так что только я его услышал, — и это жрец Салема! Горе городу, который когда-то был священным, и народу, который когда-то был избранным! Но смотри, Терай, смотри и слушай.
Я поднял глаза и увидел, как фигура на центральном кресте подняла голову, и услышал голос, который, казалось, спустился с темнеющего неба и произнес на языке, на котором говорил Соломон:
— Все кончено!
Голова опустилась, а женщина подбежала к подножию креста и обхватила его белыми руками. Когда она подняла лицо вверх, солнечный луч пробился сквозь быстро сгущающиеся облака и омыл ее своим сиянием, и я снова увидел ту, чье присутствие преследовало меня на протяжении веков. Я рванулся вперед с ее первым именем на устах, но Амемфис остановил меня:
— Не сейчас и не здесь, Терай, потому что она выше твоей и любой другой земной любви! Да, — продолжал он, как бы размышляя, — все кончено! В этот час старый порядок уходит, и мечта уступает место делу. Старые боги умирают, и восходит Белый Христос, чтобы царствовать вместо них на троне, который он воздвиг сегодня. Смотри, наступает ночь! Мы видели то, чего ждал мир, хотя и не знал об этом. Ты увидишь больше, но я…
Не успел он вымолвить и слова, как над Голгофой сомкнулись тучи, и черная пелена скорби опустилась, как занавес, на величайшую трагедию мира.
В следующее мгновение я остался один посреди пустыни тьмы. Земля закачалась подо мной, и даже небеса, казалось, обрушились на нее, как будто хотели раздавить ее и ее вину, а я, с грохотом грома и диким многоголосым криком ужаса, звенящим в моих ушах, слепо споткнулся и упал замертво рядом с женщиной, которая лежала в обмороке у подножия креста.
Глава 16. «Меч аллаха»
Мальчик, пасущий стада овец и коз на скудных пастбищах в долинах среди диких холмов к северу от священного города Мекка; двенадцатилетний подросток, длинноногий и удивительно светловолосый для сына пустыни и ребенка племени Курайшитов — таким был я, тот, кто когда-то был Тераем из Армена, другом Тигра-Владыки Ашшура, Соломона, Цезаря и Августа, когда я впервые начал смутно и с удивлением всматриваться в туман забвения, который висел за мной, отделяя меня от моей прошлой жизни. Шли годы, сны становились длиннее, а видения яснее, и вскоре появилась та, что помогла мне их прочесть. Это была Зорайда, девочка из благородного дома Хашима, сестра моего сводного брата Дерара. В этой моей новой жизни я был Халидом[18], сыном Османа, и однажды меня назовут «Мечом божьим». Но это время еще не пришло, если не считать сновидений, которыми мы с Зорайдой грезили по-детски, лежа на продуваемых ветрами склонах холмов в тени какой-нибудь громадной скалы, мрачно выступавшей из серо-коричневого песка.
Зорайда была светловолосой, как и я, за исключением того, что ее волосы были рыжевато-бронзовыми, а мои золотисто-желтыми, и глаза ее были лазоревыми, как сапфиры, а мои — серо-голубыми, как хорошо закаленная сталь. Это отличие от остального нашего народа считалось таким удивительным, что Абу Суфьян, принц Мекки и верховный жрец Каабы, предсказал, что из этого чуда произойдут великие дела в добрые времена богов; однако гораздо более близкое падение этих богов не было открыто ему.
Ибо то были дни, когда тот, чьему имени суждено было вознестись к небесам в боевых кличах на десяти тысячах полей сражений и в молитвах многих миллионов верующих, путешествовал с верблюдами своей госпожи Хадиджи между Мединой и Меккой, Бозрой и Дамаском и видел, между прочим, еще более удивительные сны, чем наши — сны, которым вскоре предстояло потрясти мир и сокрушить могучие империи Персии, Византии и Рима, что были в зените славы в то время, когда я был капитаном флота Клеопатры и союзником великого Августа.
Но обо всем этом и о грядущих чудесах мы, двое детей, ничего не знали и мирно грезили, пока наши видения не обрели такую определенность, что мы начали рассказывать друг другу удивительные истории о далеких временах и дальних землях, о величественных городах, могучих царях и прекрасных царицах и, как вы можете себе представить, у всех цариц были золотисто-рыжие волосы, глубокие синие глаза и смеющиеся губы той, которую я уже называл своей царицей пустыни. Мы также рассказывали друг другу о суровых героях старого мира, командующих армиями и предводителях орд морских бродяг, в которых Зорайда узнавала своего возлюбленного пастушка.