— Мир и тебе, Зорайда! — ответил я. — Да, мой боевой друг вернулся ко мне через много лет. А теперь благослови его еще раз, как ты сделала это давным-давно в Армене, и тогда ты увидишь, что он может сделать во имя ислама и во имя тебя.
С этими словами я взял меч за клинок и протянул ей золотую рукоять, а она, приняв ее правой рукой, поцеловала ее, как это сделала Илма много веков назад, и вернула со словами:
— Держи свою мечту! А теперь садись снова на коня и давай посмотрим, как рассеются неверные.
Она подала знак двум девушкам из своего отряда, и они подъехали, ведя черного римского коня между ними. Как я узнал впоследствии, именно Зорайда и ее девушки промчались мимо меня, расчищая дорогу, когда я атаковал римлянина, и поймали его коня, когда я сбросил с него всадника.
— Воистину, ты сделала меня своим слугой и должником навеки! — воскликнул я, бросив взгляд любви и благодарности на ее пылающие щеки и сияющие глаза. Я схватил великолепное животное за гриву и подхвостник и вскочил в седло. Когда мои ноги нашли стремена, уздечку отпустили, и конь встал на дыбы подо мной в один короткий миг возмущения; но с таким же успехом он мог бы попытаться вылезти из седельных подпруг, чтобы сбросить меня. На его широкой спине я чувствовал себя настолько привычно, что, когда я послал его гарцевать и скакать по кругу под восхищенными взглядами сотен пар ярких глаз, конь понял, что нашел своего хозяина.
Зорайда подъехала ко мне. Наши всадники, что стояли между нами и врагом, открыли нам путь, и под дикие крики и торжествующие возгласы мы двинулись к отряду римских всадников, который как раз в это время атаковал отряд наших пехотинцев. Им было достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, что их предводитель либо мертв, либо захвачен в плен, потому что я сидел верхом на его огромном черном коне, все еще украшенном его яркой сбруей, и в моей руке был меч, с которым он вышел на битву.
Они бы повернулись и сбежали, если бы у них было время, но мы слишком быстро их догнали. Мы напали на них с фланга, прежде чем они успели развернуться, а в следующее мгновение я уже был среди них, призывая аллаха и победу и посылая людей и лошадей в кровавую топь с каждым шагом коня и с каждым ударом моего дорогого давно потерянного клинка.
Позади меня двигались Зорайда и ее девы, которые яростно рубили и крошили, кололи и резали, как лучшие конные воины всех веков, и с пронзительным смехом призывали разбегающихся трусов остановиться и сразиться с женщинами, если они боятся мужчин, хотя, клянусь богами, что касается меня, то я предпочел бы иметь дело с вдвое большим числом мужчин, чем с теми фуриями, которые следовали за знаменем пророка в наших самых ранних войнах.
Как только мы рассеяли римскую конницу, что заняло немногим больше времени, чем мой рассказ о нашей первой атаке, мы поскакали назад к главному сражению, и там обнаружили Али, Амру и Дерара, которые быстро оттесняли идолопоклонников, разбив их строй на беспорядочно сопротивлявшиеся группки, которые, надо отдать им должное, сражались с большей храбростью, чем надеждой. Сверкающая гордость римской фаланги была сломлена и исчезла. Осталась только одна когорта, собравшаяся вокруг имперского штандарта, перекрывая друг друга щитами, как делали во времена великого Юлия.
Перед ними лежала темная, неровная полоса трупов мусульман, показывающая, как сурово и аккуратно римляне делают свою последнюю работу, а перед этими телами товарищей две сотни наших лучших лучников осыпали римлян стрелами так же густо, как снежинки падают на Ливан.
Когда мы подъехали, Али, который теперь был рядом со мной, метнул дротик с такой меткостью и силой, что дротик расколол шлем человека в первой шеренге и вонзился острием в горло человека за ним. Оба пошатнулись, упали вперед, и на мгновение ряд оказался разорван.
Прежде чем шеренга успела сомкнуться, я собрал коня под собой для прыжка, и вместе мы с грохотом прорвались в эту брешь, отшвырнув людей на землю по обе стороны от нас, и я оказался внутри, прорубая себе путь туда, где стоял штандарт.
Али и Дерар проскочили за мной, а следом колонна наших пустынных всадников, словно смуглый поток, ворвалась через все расширявшуюся брешь. Остатки фаланги растаяли под нашим яростным и теперь торжествующим натиском, и когда я протянул руку, чтобы схватить знамя, Тигрол, как я уже называл своего черного скакуна в честь моего давно умершего боевого коня в Армене, схватил за плечо солдата, державшего знамя, и поднял его в воздух, а когда его бледное агонизирующее лицо оказалось на уровне моей руки, я вонзил в него свой клинок так, что сталь выступила на четыре ладони сзади из его шлема. Он упал, а я вырвал знамя и, размахивая им высоко над головой, понесся галопом сквозь убегающих римлян. Наконец, я остановил коня, смеясь и тяжело дыша, посреди того, что когда-то было их лагерем.