Мы решили не атаковать до вечерней прохлады, если только римляне не нападут первыми, но это ожидание было слишком долгим для необузданного духа Дерара, который все еще горел желанием превзойти то, что я сделал под стенами Дамаска, и (во славу аллаха, я пишу это с большей гордостью и радостью, чем писал о своих несчастных деяниях) он сделал то, что хотел, и совершил в тот день величайший подвиг за все наши войны.
На глазах могучего византийского войска он выехал один, вооруженный единственным копьем, и неспешно скакал галопом взад-вперед, пересчитывая когорты и полки, как будто был их генералом. Вскоре выдвинулся отряд из тридцати римских всадников, чтобы окружить его и, не сомневаюсь, захватить живым или мертвым. Как только он увидел их, его длинное копье опустилось, щит поднялся, и, как стрела из хорошо натянутого лука, он бросился прямо на них.
Поднялось облако пыли, и в нем мы увидели массу борющихся тел, потом с другой стороны появился совершенно невредимый Дерар, а двое римлян остались лежать на земле рядом со своими брыкающимися животными. Остальные бросились за ним в погоню, и начался новый раунд этой мрачной военной игры.
Одного за другим он вылавливал и валил их, а остальные старательно, но тщетно гонялись за ним на своих неуклюжих лошадях, пока из тридцати, вышедших за ним, семнадцать не оказались неподвижно лежащими на земле. Тогда кровь оставшихся превратилась в воду, и под улюлюканье и смех нашей армии они со всей возможной скоростью ускакали обратно, под защиту своих рядов.
Когда Дерар вошел, смеясь и тяжело дыша после своей славной работы, Абу Убайда мягко пожурил его за то, что он так опрометчиво рисковал столь ценной для ислама жизнью, на что Дерар ответил смиренно, потому что он был самым скромным воином, который когда-либо жаждал крови врага:
— Нет, спутник пророка, это не моя вина. Я выехал всего лишь посмотреть, какова их сила, а эти собаки напали на меня первыми, так что мне ничего не оставалось, как нанести ответный удар, потому что ты, конечно, не захотел бы, чтобы правоверный повернулся спиной к неверным?
На это старый Абу погладил бороду и рассмеялся, впрочем, как и все, кто слышал Дерара. Абу отослал его в тыл перевязать раны, а так как это своими руками сделала Зорайда, то я вскоре поймал себя на том, что завидую его ранам даже больше, чем славе, которую он обрел.
Но затем мне пришлось думать о другом, ибо то, что сделал Дерар, вселило такой ужас в сердца неверных, что они послали к нам посольство во главе со старым греком. Абу, Амру и я встретились с ними посредине между армиями. Они предложили тюрбан, халат и золотую монету каждому солдату, десять халатов и сто монет каждому из наших вождей и сто халатов и тысячу монет халифу, если мы покинем поле боя и вернемся с миром в свои дома.
Старый Абу продолжал поглаживать бороду, пока грек читал условия, а когда тот закончил, то посмотрел на меня и сделал знак, чтобы я ответил. Я презрительно рассмеялся в лицо таким жалким трусам:
— О вы, неверующие псы и в придачу трусы! Разве ваша армия меньше нашей, что вы пришли с такими предложениями? Разве вы не знаете, что у вас есть только три выбора — коран, дань или меч? Разве вы не знаете, что мы — народ, которому больше нравится война, чем мир? Возвращайся к своему господину и скажи ему, что мы презираем вашу жалкую милостыню, потому что еще до утра мы станем хозяевами вашего богатства и всего, что у вас есть.
Они побрели обратно молчаливые и удрученные, а я собрал всех наших военачальников и вождей и объяснил им, что перед нами — войско Ираклия, а сзади — стены Дамаска, и что у нас, следовательно, нет иного выбора, кроме победы или поражения. Затем я отпустил их до вечера, потому что пророк всегда торжествовал в конце дня, и когда пришел и ушел последний час молитвы, мы двинулись в бой.
Сначала мы бросили направо и налево рои копейщиков и конных лучников, которые осыпали врага непрерывным дождем стрел. Потом наши пехотинцы атаковали их по фронту, который все еще сохранял название и форму римской фаланги. Наши пехотинцы без раздумий бросались на копья, и, когда передние ряды падали, те, кто шел сзади, взбирались на них и отрывали щиты руками, а затем мечом, топором, дротиком и коротким арабским копьем, которого наши враги давно научились бояться, прорубали и прорезали себе путь шаг за шагом сквозь ломающиеся ряды. А за ними следом двигались новые рои разъяренных, бросающих вызов смерти соплеменников. Вскоре добрая половина нашей пехоты сражалась среди огромной неповоротливой массы людей, которая еще на закате была римской армией.