— Многое может изменить его, — ответила Кандавир. — Я хочу ошибиться. Как и всегда.
Дрожь вдарила ритмичным шагом, и воздушное судно ушло на посадку к еще одной грязной посадочной полосе, которая граничила с тем, что когда–то на самом краю памяти вида заслуживало названия цивилизации.
— Не так часто вы и ошибаетесь, — ответил Севую.
В тот день восхождения не случилось.
К тому времени, как они окончательно приземлились, люмены системы безопасности объекта уже горели вовсю, а солнце прожигало себе путь на далекий, опустошенный войной запад. Севую сопровождал Кандавир по улицам своего временного города — грязной сетки из блоков жилых домов на краю взлетно-посадочной полосы, которую два месяца назад перенесли сюда и укрепили для защиты от непогоды. Ветер дул с высоких восточных склонов, поднимая спиральные клубы пыли. Севую уже надел защитную маску, но Кандавир, казалось, было достаточно обернуть лицо шарфом и спрятаться за ним, защищаясь от порывов резкого ветра.
Охрана, встретившая их, была из команды Севую — двенадцать солдат, набранных из 12-го полка Йойода Сервайн, который девять месяцев назад прошел активную службу на другом конце планеты и с тех пор был определен на менее трудную работу для восстановления. Отличные, профессиональные бойцы, но телохранители Кандавир выглядели даже более угрожающе в тот момент, когда они веером рассредоточились по посадочной площадке.
Севую провел Высшего Лорда в её место для ночлега — одну из самых больших комнат, быстро расчищенную и оборудованную исправным обогревателем. Она бросила на комнату один-единственный взгляд и довольно–таки неплохо скрыла свое смятение. Он пожелал ей спокойной ночи, закрыл дверь и еще раз проверил охрану.
После всего этого мужчина почти не спал. В его комнате гуляли сквозняки, и, как только солнце скрылось, температура резко упала. Он еще раз взглянул на свою работу. Севую старался не обращать внимания на топот и шум, исходящий от вооруженных солдат, патрулирующих периметр. В конце концов он лег на свою продавленную койку и уставился в потолок, вспоминая последние недели тяжкого труда и то, имело ли это значение или нет. Солнечный свет постепенно заскользил по краям занавесок и медленно покинул помещение. Так прошел еще один день.
Вздохнув, Севую поднялся, умылся из тазика и попытался разгладить мятую униформу, дабы придать ей менее позорный вид. Еще глоток рекафа и углеводный батончик, и вот он уже идет к Кандавир. Стук в дверь. Когда та открылась, женщина за ней выглядела бодро и деловито, только что накинув на себя ту длинную одежду, которую всегда носила. Вокруг лица вновь был искусно обернут шарф — на этот раз небесно-голубой.
— Выспались? — спросил мужчина.
— Судя по всему, лучше, чем ты, — ответила Кандавир, осторожно спускаясь по металлическим ступеням.
Они встретили своих сопровождающих — еще больше солдат в кольчугах — и повели за собой колонну из шести грузовиков через Восточные ворота в горы. Пять из машин являлись войсковыми транспортами модели «Одион» — тяжелыми, укрепленными толстой металлической обшивкой. Кандавир и Севую заняли транспорт для гражданских, приспособленный к пересеченной местности, и, в связи с этим, до ужаса неудобный.
Свежий, чистый воздух был всё еще холодным, хотя уже и начал прогреваться. Бледно-коричневый, как плоть, и скалистый ландшафт, обнаженный и поблескивавший от последних капель росы, простирался во все стороны. Впереди виднелся пункт их назначения.
— Впечатляет, — произнесла Кандавир, приопустив свои темные очки и глядя поверх оправы. — По крайней мере, подходящее место для трагедии.
Последовал долгий подъем по грунтовым дорогам, которые почти никем, кроме остатков старой банды контрабандистов, не использовались. По краям дороги росли чернолистные и колючие кустарники. Вкус радиоактивных веществ здесь всё еще ощущался, воздух был едким, словно где–то рассыпали пряности.
Прямо перед ними виднелась гора с двойной вершиной, напоминавшей белую волну. За ней простирались бесплодные земли Малого Кавказа, покрытые снегом и обдуваемые ветрами, а впереди не было ничего, кроме еще большей пустоты.
Гора. Арарат. Легендарное имя с самых ранних дней человечества — записанное и стертое, переписанное вновь в тысячах священных палимпсестов[1], которые ныне запрещены и которым суждено сгореть.
— Ничего здесь нет, — начал Севую, напрягшись, чтобы не раскачиваться в сторону, противоположную движению транспорта. — Ничего, за что нужно бороться, не осталось. Я всё еще ничего не понимаю.
1
В древности так называлась рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в подобном употреблении.