— Части брони вперемешку. Некоторые из них — керамический сплав, нечто довольно прочное, термостойкое. Подобного я раньше не видел. Другие осколки из металла — сталь, местами железо. И вот еще самый редкий экспонат. Мы даже не можем пропустить его сквозь анализаторы — они ломаются. На ощупь некоторые из частей еще теплые. И они кажутся всем из…
— Золота, — продолжила Кандавир, поднимаясь. Она убрала осколок брони подальше. — Золота, которое никогда не тускнеет и способно выдержать любое пламя. Но на деле это вовсе не золото. Оно просто так выглядит.
— Я могу показать вам еще много чего, — произнес Севую.
— Сколько погибших?
Он сделал короткую паузу.
— Тысячи. Десятки тысяч. Больше, чем мы можем посчитать.
Кандавир кивнула. Её пальцы, обернутые льняной тканью, сжались.
— Тебе не понадобится этим заниматься. Я хочу, чтобы ты покинул это место через два дня. Хочу, чтобы все здесь закопали обратно, а лагерь убрали.
— Но я же не…
— Это слишком опасно. Верно говорят — истина находится в земле, — она снова начала идти, прихрамывая, что выдавало её недостаточную подготовку. — Я увидела всё, что мне нужно.
— Как я и сказал, у меня нет идей насчет причины, — ответил Севую, глядя ей вслед. — Вы же читали отчет. Это выглядит таким… бессмысленным.
Кандавир не останавливалась.
— Это не так, — ответила она, пробираясь по полузамерзшим обломкам войны. — И это еще не конец.
— Еще не конец? — воскликнул он.
— Но и не начало, — пробормотала она, — продолжение. Очередной порыв. Это обычное убийство, Севую, черные дела человечества. И последнее из них мы еще не видели.
ДВА
Нелепое место для города.
Воздух здесь был болезненно разреженным, даже несмотря на включенные генераторы, работающие на полную мощность и выбрасывающие кислород на высоту, никак не предназначенную для человеческих легких. Потребовались годы, чтобы стабилизировать местный климат, и всё еще нужно было продолжать прилагать усилия, чтобы сохранить завоеванное с таким трудом. Если генераторы когда–нибудь выйдут из строя, или же атомные электростанции, погребенные глубоко в горах, дадут сбой, это место станет таким же, каким оно и было большую часть своей долгой истории — безмолвной пустыней на крыше мира, заметной лишь по плотным снежным насыпям и голым скалам.
Лишь немногие наблюдатели задумывались о том, почему для новой столицы было выбрано это место. Лишь немногие задумывались о Его действиях — теперь их просто принимали как должное. Он не стал бы строить город именно здесь, если бы у Него не было на то причины. Последние десятилетия Его ошеломляющего успеха заставили людей думать, что Он непобедим, непогрешим и, в целом, всемогущ.
Опасные мысли. Такие мысли шли вразрез с самой главной задумкой всего дела, но как только они сформировались, от них уже было до ужаса тяжело избавиться.
Так и появились организации, которые занимались искоренением опасных идей. В большинстве своем они действовали тонко — накладывали вето на литературу, тихо перешептывались с правильными или не совсем правильными людьми. Но Терра всё еще оставалась жестоким миром, который переживал муки рождения своего будущего, и временами требовались более тонкие меры. Некоторые эксперты утверждали, что планета почти сплотилась, и теперь требуются только разовые действия, чтобы удержать под контролем всё худшее из давно сформировавшейся человеческой натуры. Они называли такие действия «Согласием». К сожалению, это была ложь. Старые силы продолжали взращивать себе поддержку на тёмных почвах зараженных радиацией долин. Некоторые были сбиты с толку и не могли принять новую истину наступающего века. Другие просто знали, что происходит, и пытались бороться, дабы предотвратить его наступление.
Даже так, идея сама по себе оставалась крайне опасной. Это знание, эта вера — вера, самая затянувшаяся из старых патологий, цепляющаяся иссохшими кончиками пальцев за край перед долгим падением в небытие.
— Мое учение — конец веры, — сказал Он однажды, и так было записано. — Я — конечная точка веры, я — её замена. После меня останется только осознание, образ единственной истины, мельком увиденной издалека.
У кустодия Самонаса не было никакой веры, по крайней мере, в суеверия и в какие–то вещи, граничащие со сверхъестественным. В детстве он мог развлечься подобными фантазиями, но такая способность была удалена из него давным-давно. Самонас не скучал по ней и не испытывал сожалений. Сожаления были уделом людской массы, стада, за которым ему было поручено присматривать. Для такого, как он, существовали только две суровые бинарные опции: знать или быть необразованным; побеждать или быть побежденным; быть верным или предателем.