Николай Евграфович положил комплект «Нижегородского листка» под подушку и достал оттуда номера «Самарского вестника». Развернув их, он увидел свой маленький исторический очерк, посвящённый временам подготовки к реформе. Он решил просмотреть эту статью, спешно написанную в первую ночь сольвычегодского ареста, в полицейской канцелярии, куда его заперли.
Открылась дверь, и в барак вошёл помощник начальника тюрьмы.
— Староста! — крикнул он. — На выход.
Федосеев торопливо сунул газету под тюфяк, натянул сапоги, накинул пальто и, забыв надеть шапку, пошёл к двери.
Помощник шагал по двору чуть впереди, не оглядываясь. У ворот он остановился и пропустил ссыльного в другой двор, где у открытого склада стояла белая лошадь, запряжённая в телегу, на которой сидел подросток-ямщик. А рядом нетерпеливо топтался небольшой человек в сером пальто и меховой шапке, с рыжеватой бородкой клинышком. Николай Евграфович напряг все силы, чтобы сдержать себя, не прибавить шагу, не улыбнуться и ничем не выдать своего волнения.
— Это вы староста? — спросил человек в сером пальто. — Подводу задерживаете.
Из склада, в котором галдели питерцы, выскочил Цедербаум.
— Господа, явился виновник! Староста, почему вы не проверили ушедшую партию?
— А что случилось? — спросил Федосеев, входя следом за помощником начальника в склад.
— Вещей недосчитываемся, — сказал Кржижановский. — Подозреваем — присвоила ушедшая партия.
— Исчез мой саквояж! — кричал Цедербаум. — Безобразие!
— Надо вызвать начальника! — подхватил Старков.
— Господа, не шумите, — сказал Федосеев, досадливо морщась. — Никуда ваши вещи не денутся. Ищите.
— Как не денутся, когда их нет?
— Где тут найдёшь их?
— Всё перепутано, перевёрнуто.
— Начальника!
Федосеев махнул рукой, вышел из цейхгауза, оглянулся и, убедившись, что помощник начальника остался там, быстро подбежал к «извозопромышленнику».
— Владимир Ильич, наконец-то!
— Здравствуйте, здравствуйте, Николай Евграфович. Счастлив вас видеть, дорогой казанец. Как себя чувствуете?
— Неплохо, Владимир Ильич. Рад, что судьба всё-таки свела. В Москве видел ваших сестёр. Пришли на вокзал проводить нас. Анна Ильинична оказалась права. Обязательно, говорит, встретитесь в Красноярске.
— Я всё ходил в фотографию Каппеля. Прелюбопытнейшая, знаете, фотография. Снимает по договору с тюрьмой пересыльных. Каппель скопил коллекцию портретов. Чернышевский, Мышкин, Алексеев. Сотни русских революционеров. Не фотография, а музей сибирской ссылки. Хотел там встретиться с вами, но вас всё не ведут.
Николай Евграфович обернулся, глянул в тёмный дверной проём цейхгауза — там шла шумная перепалка питерцев с помощником начальника.
— Удачно у нас получилось, — сказал Владимир Ильич. — Николай Евграфович, в Иркутске ждёт пересылки наш хороший товарищ, член союза. Яков Ляховский. Надеюсь, вы с ним встретитесь. Держитесь к нему поближе. И берегите нервы. Заканчивайте поскорее ваш исторический труд. Я жду его с нетерпением. Переправим в Женеву, там напечатают. Читал в «Самарском вестнике» вашу «Историческую справку». Превосходна. Убедительна. Кстати, виделся в Самаре с вашим другом.
— С Петрусем Масловым?
— Да, он встретил меня на пути в Сибирь.
— Боже, как это хорошо!
— Мария Германовна в Архангельске?
— В Архангельске. Хлопочет, чтоб послали её в Сибирь. Ко мне.
— Одобряю. И вы хлопочите. Вам надо быть вместе, и вы будете вместе. Непременно. Я в это верю. Пишите мне в Минусинский уезд. Меня туда, кажется, посылают. Напишу вам оттуда сразу же, как узнаю, где вас поселят. Не надо нам теряться. Нас ждёт революция, дорогой друг!
Питерцы начали носить вещи на телегу, из склада вышел помощник начальника.
— Чёрт, как вы задержали меня! — заворчал и нервно зашагал взад и вперёд «извозопромышленник». — Пошёл на уступку, выделил подводу, а у них тут вон что!
Николай Евграфович услышал далёкий крик летящих гусей, поднял голову, отыскал в небесной синеве мерцающий пунктирный треугольник и улыбнулся.