— Здорово, вятич.
Николай подал ему руку и показал глазами на человека, который стоял у завешанной одеждой книжной полки.
— Свой, свой, — сказал Плетнёв. — Здесь чужих не бывает. Ягодкин. тебя, брат, заподозрили.
Ягодкин обернулся. У него оказалось красивое женственное лицо. И гоголевские волосы. И молоденькие усики.
— Познакомьтесь, — сказал Плетнёв. — Это Федосеев. Гимназист. Защитник царей. Не надо, говорит, убивать их.
— Любопытно, — сказал Ягодкин, держа в руках открытую книгу.
— А это студент ветеринарного института. Буйная головушка. Того и гляди рванёт в Петербург и бросит во дворец бомбу.
Ягодкин улыбнулся.
— Гурий вас пугает.
— Его не испугаешь. Советую познакомиться с ним поближе. Он скоро всех нас оттеснит. Скажет, подвиньтесь — я сяду.
— Никого оттеснять не собираюсь, — сказал Николай.
— Оттеснишь. Слышал, как ты спорил с березинцами.
— С березинцами трудно спорить. За ними Михайловский. Опираются на столичные авторитеты. И Нижний их поддерживает. Короленко, Каронин, Анненский. Большая сила.
— Ничего, не робей. За тобой Маркс. Тоже ведь фигура.
— Маркс у нас тут не действует, его не знают. Даже студенты с ним мало знакомы.
— Братцы, — сказал Плетнёв, — я был на днях в окружном суде. Судили бродяг и беглых крестьян. Среди них оказалась женщина с грудным ребёнком и пятилетней девочкой. Как она выла, как выла! Гнусная жизнь. Не прогуляться ли нам до университета? Там ребята собираются, оттуда двинутся на Проломную, в трактир. Хотят кутнуть перед лекциями.
— Можно и прогуляться, — согласился Ягодкин. Он захлопнул книгу, и Николай увидел её клеёнчатую обложку.
— Гектографическая?
— Нет, рукописная. «Царь-голод». Читали?
— Читал. А новенького ничего нет? — Николай подошёл к полке и, откидывая одёжины, стал осматривать книги.
— Новое всё на руках, — сказал Плетнёв. — Не ищи. Скажи Андрею Степановичу, что нужно тебе, он придержит.
— Да, попросите хозяина, — сказал Ягодкин. — Идёмте, что ли?
Они прошли через сени и кухню в комнату, приоткрыли дверь, в лавке никого не было, и они вышли.
Андрей Степанович насыпал им на прилавок мелких сушек.
— Погрызите. Что, ничего не подобрали?
— Завтра зайдём, — сказал Плетнёв. — Юноше вот надо…
В лавку вошёл старенький мужичок в новых, белых лаптях.
— Тоже мне покупатели, — проворчал Деренков и убрал с прилавка сушки. — Порылись, а ничего не взяли. Что угодно, дедушка? Гостинцев внучатам?
За стариком вошла в лавку женщина, за женщиной — девочка.
— Айда, — сказал Плетнёв. — Айда на Воскресенскую.
Около университета, у белых его колонн, уже толпились студенты. Некоторые из них были в фуражках, форменных куртках и ботинках, другие (старшие, поступившие ещё до нового университетского устава) — в широкополых шляпах и: высоких сапогах.
Плетнёв, сразу втиснувшись в кучку, здоровался с друзьями, кому-то тряс руку, кого-то трепал по плечу, с кем-то обнимался. Ягодкин тоже нашёл знакомых. А Николай остался один, и ему стало неловко, лишнему возле этой галдящей, смеющейся дружной компании. Но Плетнёв скоро вернулся к нему.
— Гурий, — сказал Федосеев, — а Чирикова здесь нет?
— Евгения Чирикова? Поэта? — Плетнёв осмотрелся. — Вот он, на крыльце.
На крыльце у колонны стояли трое, но Николай догадался, что Чириков — вон тот, без шляпы, длинноволосый, тонколицый.
— Слышал о нём? — спросил Гурий.
— Слышал. И стихи читал. В «Волжском вестнике».
— А рассказ? Тоже в газете был напечатан.
— Читал и рассказ, не понравился. Слезливый. Но автор, кажется, талантлив, когда-нибудь станет настоящим писателем.
— Познакомить?
— Нет, сам подойду.
— Давай, давай. Ты с ними смелее, ребята хорошие.
Николай подошёл к крыльцу и отозвал Чирикова в сторону.
— С вами говорил мой товарищ, Волков. Насчёт каталога.
— Да, да, приходил ваш товарищ. Вы Федосеев?
— Да, Федосеев.
— У вас что, кружок?
— Нет, мы хотим подобрать библиотеку.
— Ничем не могу помочь. Я же советовал вашему товарищу обратиться к Мотовилову. Это студент ветеринарного института.
— Товарищ говорил с ним.
— И что же?
— Мотовилов хочет встретиться лично со мной.
— А вы его опасаетесь? Не опасайтесь, это надёжный человек, и он вам будет полезен.