— Читай, не оставляй пустого времени.
— Ничего не идёт в голову.
— Я передам тебе статью Скворцова. Уверен — захватит. Толково пишет, но сам себе противоречит. Высказал ему свои возражения. Как думаешь, ответит?
— Ответит, по возражений не примет. Не таков он. С Григорьевым переписываешься?
— Получил одну ответную записку. Спрашивал про Анну — молчит. Непонятно. Встретились — обрадовался, а сейчас вот замкнулся.
— Как он выглядит?
— Почти такой же, каким был. Свежий, розовый.
— Что ж, ему пока везло. Мало сидел. Ничего. «Кресты» сотрут эту розовость.
— Ты что, злорадствуешь?
— Нет, Коля, не злорадствую, до этого ещё не дошёл.
— Какой запах! Чуешь?
— Да, сеном пахнет.
Они осмотрелись. Лужайка, окружавшая каменную площадку, была скошена, и трава, ещё зелёная, но уже засыхающая, лежала прямыми осевшими валками, и на одном из них, ближнем, Николай увидел большого шмеля, перебиравшего лапками и пытавшегося перевернуть ссеченную розовую клеверную головку.
— Время, Петрусь, идёт, — сказал Николай. — Оно за нас. Торопится. Вот и лету скоро конец. Останется осень и половина зимы.
— Да, половина зимы — и свобода. Только кому?
Всем, что ли? Вас выпустят, а мне и Сомову ещё куковать да куковать. И никто из вас не взгрустнёт даже. Конечно, лишь бы самим вырваться. Уже сейчас забыли.
Нет, Николай не забыл. Он хорошо помнил, что Маслов и Сомов арестованы позднее и что выходить им — тоже позднее. Помнил, но вот почему-то оговорился, и получилось, будто он думал только о себе. Маслова это больно обидело.
Минуту они молчали. Стояли на краю площадки, и за их спинами слышался глухой топот арестантов, беспорядочно шагающих по плитняку.
— Прости, Петрусь, — сказал Николай. — Ушиб тебя. Растравил. Тебе и так тяжело, а я тут о нашем освобождении… Но неужели ты допускаешь, что забудем вас? Навсегда связаны. Встретимся. Не так уж долго останется сидеть вам. Крепись, дорогой.
— Да что ты утешаешь? — Маслов теперь стыдился своей слабости и злился, скрывая этот стыд, — Не надо меня уговаривать, не слабее других. Напрасно беспокоишься. — Он смотрел себе под ноги, отворачивался от Николая, но потом всё-таки глянул ему в глаза и уж больше не смог ни играть, ни капризничать. И, взяв его за локоть, внезапно прижался плечом к плечу. — Извини, друг, — сказал он. — Глупости всё говорю. Просто я страшно вымотался. Выбился из сил. Но ничего, возьму себя в руки. Передай, пожалуйста, Скворцова. Попробую читать. Может, он в самом деле захватит. Наш ведь.
— Наш, и в столичном журнале! Начинаем пробиваться в литературу.
К ним подошёл молодой надзиратель, давнишний добрый знакомый Николая.
— Господа, заканчивайте, — сказал он. — Десять минут лишних гуляем.
— До встречи, Коля, — сказал Маслов. — Жду скворцовскую статью.
Статью Николай передал в тот же день и через того же надзирателя, который продлил на десять минут прогулку, чтобы дать друзьям поговорить. На третий день этот надзиратель принёс от Маслова письмо, Петрусь восторгался неизменной антинароднической позицией Скворцова, но тут же бросался в отчаянную драку с этим «железным марксистом», обвиняя его в доктринёрстве.
Журнал вскоре обошёл всех казанцев и всех взбудоражил, и Скворцову только бы радоваться, что его статья так разгорячила заточенных в «Кресты» друзей, по он ответил на возражения Николая насмешливым письмом, не захотев даже снизойти до спора. Николай вскипел, возмутился, но походил с полчаса по камере и успокоился. Как бы то ни было, а один из его товарищей, марксист, пробился в столичную прессу и вступил в спор с вождями народничества. Пускай это выступление ещё и слабо и противоречиво, но оно полезно и своими ошибками, которые подхлестнут и заставят серьёзнее работать единомышленников.
Именно ошибки возбудили Николая. Раздумывая над ними, он всё отчётливее видел, какой огромный материал предстоит ему ещё изучить. Он получил из цейхгауза свои последние книги — несколько томов Максима Ковалевского, которого долго берёг на чёрный день и который теперь, хотя самые чёрные дни остались позади, так пригодился со своим исследованием первобытных социальных форм. Катя прислала немного денег, Николай купил на них два учебника и «Русскую правду». В «Русской правде» он теперь отыскивает следы древней общины и пытается по ним восстановить её образ жизни, а учебники ему нужны для того, чтобы изучить английский язык. Правительство, встревоженное идейным брожением, пуще всего боится новых мыслей и не позволяет издавать лучшие переводные книги, но Николай многое сможет прочитать на немецком и французском, а вот по-английски читать он ещё не может. До освобождения остаётся сто с лишним дней, за это время надо овладеть и английским, и тогда вход в мировую литературу откроется настежь.