— Пожалуйте вон туда, — сказал он. — Дама вас ждёт.
— Дама?
— Девица, девица.
Женщина сидела на скамье в маленькой, похожей на нишу, комнате без передней стены. Она вскочила, бросилась к Николаю, схватила его за обе руки.
— Коленька, дорогой! — Нет, она не походила ни на Сашу Линькову, ни на одну из казанских девиц и была старше любой из них лет на десять. На щеках у неё, около губ, уже наметились тонкими скобками морщинки, и такие же две тонкие морщинки пересекли высокий лоб. Старили её и чёрные волосы, плотно облегающие голову, и глаза, тёмные и печальные. — Ну что ты растерялся, Коля? Неужели забыл свою бедную кузену? — Она подвела его к скамье, и они опустились на неё.
Толстяк сел поодаль к одному из чиновников и завёл с ним разговор.
— Нас никто не слушает, — сказала женщина. — Я Мария Германовна. Гопфенгауз. Запомнили? Повторите. Ещё раз. Не забудете? Я Маша, ваша кузина. Твоя. Давайте сразу на «ты», чтобы привыкнуть и не сбиваться. Меня прислал Красный Крест. Нелегальный. Скажи, в чём ты нуждаешься?.. Почему молчишь?
— Извините…
— «Извините»? Как мы договорились?
— Извини. Так всё внезапно. Никак не соберусь.
— Нужны, наверно, книги?
— Да, да, книги, книги. Знаете…
— Опять?
— Знаешь, мне очень необходим Эшли. «Экономическая история Англии». Нужна статья Ключевского о земских соборах. Нужны журналы «Русское богатство», «Русская старина». Много мне нужно. Но ведь ничего этого от вас… Ничего этого от тебя не примут.
— Испытаем. Что ещё?
— Больше ничего. — Николай опустил глаза. Он всё ещё не мог примириться с тем, что не оправдалось ни одно из его предположений. Если пришёл бы на свидание, ничего не ожидая, ему сейчас было бы хорошо, а так он чувствовал себя обманутым.
— Коля, ты не стесняйся, — сказала Мария Германовна. — Что ещё?
Он посмотрел на неё с жалостью. Бедная, она думает, что осчастливила.
— Ничего мне не надо, Маша, — сказал он.
— Говорят, заключённым дороже всего новости. Тебе и новости не нужны?
— Да, вот новости рад послушать. Расскажите, что там, на воле. И о себе что-нибудь расскажите. Где вы… Где ты живёшь?
— Здесь, в Петербурге. Курсистка. Отец — врач.
В Барнауле. Дослужился до дворянского звания, но живёт бедно. Семья большая. Я уроками пробиваюсь. Этим летом жила в Саратове. На Волге голодно. Голод охватывает одну за другой губернии… Крестьяне бегут в города и мрут. Интеллигенция собирает деньги, организует столовые, но это не помогает. Появляется холера. Ну, что ещё? Петербургом интересуешься?
— Да, хотелось бы знать и Петербург.
— Какой? Чиновничий? Студенческий? Конспиративный?
— Вы… Ты знакома и с конспиративным?
— Политикой не увлекаюсь, но кое-что для тебя припасла. Я ведь в августе хотела с тобой встретиться — не разрешили. Сказали, что свидания тебе запрещены. Начальник ваш не допустил.
— Сабо?
— Да, Сабо.
— Вот изверг! А ведь приходил в камеру объясниться. Расчувствовался, слезу пустил.
— Булочки мои получил?
— Это твои? Вот оно что! А я столько гадал. Перебрал почти всех знакомых. Получил, получил. Спасибо, Маша. Так что же ты мне принесла?
— Узнала через одну очень хорошую знакомую, что есть в Петербурге… Как ты думаешь — что?
— Не догадаюсь. Говори.
— Социал-демократическая организация. Рабочая.
— Да что ты! — вскрикнул Николай.
Толстяк обернулся и осуждающе покачал головой.
— А он славный, — сказала Мария Германовна. — Хочет, чтоб нас не слышали. И сам не слушает. Говори потише.
— Значит, есть, говоришь, рабочая органнзация? — зашептал Николай. — Социал-демократическая? Вот это здорово! Выходит, появляются русские Бебели? Ну, спасибо, спасибо, Маша.