— Исаак, это наш клубист. Каждый вечер пропадает в клубе. Что он там делает? Как вы думаете, юноши? Играет? Может быть, влюбился? Тогда и мне дорога открыта. Коленька, я повезу вас сегодня в дворянское собрание. Что вы краснеете? Пора становиться мужчиной. Ну хорошо, хорошо, не буду смущать. Где уж мне, старухе. Вас ждёт невеста какая-нибудь из повивального института. Институтки теперь ищут только революционеров, чтобы ходить в тюрьму на свидания. А у вас кровь революционера, я это чувствую и очень сожалею, что рано родилась, состарилась, не могу доставить вам радости. Примете, если приду на свидание? Что это вы, Коленька? Обиделись? Что встали? Садитесь, выпейте ещё чашечку, прошу.
— Спасибо.
— Уходите?
— Да, надо почитать Милля, раз вы его настойчиво предлагаете.
— Но вы расстроите Исаака. Ему хотелось с вами познакомиться поближе. Правда, Исаак?
— Да, хотелось…
— Тогда прошу ко мне, — сказал Николай. — Разрешите? — спросил оп хозяйку. Та обидчиво дёрнула плечом.
— Пожалуйста.
Николай провёл реалиста в свою комнату, зажёг на письменном столе большую бельгийскую лампу, посадил гостя на кушетку, а сам стал шагать из угла в угол. Они долго молчали. Лалаянц удивлённо озирался. На угловом столике он видел флаконы французских духов, какие-то изящные коробки, разнообразные щёточки, небрежно брошенные галстуки, стопки шёлковых платков и кучу белейших лайковых перчаток. Но больше всего Исаака удивляли книги — толстенные фолианты, заполнившие полированные этажерки и занявшие огромный письменный стол.
Николай ходил по комнате и с улыбкой поглядывал на этого мальчика.
— Это всё ваше? — спросил Исаак.
— Да, моё.
— И мебель?
— И мебель моя.
— А кто ваш отец?
— Судебный следователь.
— Здесь, в Казани?
— Нет, в Вятской губернии, в Нолинске. Жил бы здесь, я не снимал бы этой комнаты.
— Он дворянин?
— К сожалению, дворянин.
— К сожалению? Почему, к сожалению?
— Не будем об этом. Как вам понравились хозяева?
— Они тоже дворяне?
— Кажется, да. По крайней мере культивируют дворянский образ жизни, не совсем удачно.
— Странная семья.
Николай подвинул к кушетке кресло и сел.
— У вас есть чутьё, Исаак, — сказал он. — Семья действительно странная.
— И хозяйка в вас влюблена.
— Влюблена? Как влюблена?
— Так, по-настоящему, как женщина.
— Вот вы какой! Всё замечаете. Нет, Исаак, она просто шутит. К ней ездит полковник Гангардт. Всегда подкатывает на пролётке. Стройный, голубой мундир, аксельбанты. Великолепный полковник Гангардт. Знаете такого?
— Нет.
— Ну узнаете. Как у вас там, в реалке? Не скучно?
— Бывает и скучно.
— С Мотей вы дружите?
— Нет. просто знакомы, в одном классе, — Исаак смотрел на угловой столик и отвечал рассеянно
— Заинтересовала парфюмерия? — сказал Николай. — Всё это чушь. — Он встал и опять зашагал по комнате. — Мать. Добрая любящая мать. Это она всё тут обставила и расставила. От платяного шкафа до флакона зубного эликсира. На беззаботность родных не жалуюсь. Отец старательно умостил дорогу в будущее, так что спотыкаться на ней не положено. Отцы всегда ведут нас по своим путям, а время открывает новые. Мне определено быть юристом. Я должен буду обвинять или защищать. Но кого обвинять и кого защищать? Дайте, пожалуйста, разобраться. Кого судить? И за что?.. Однажды я видел, как сшибли кулаком одного мужичонку. Здесь, на пристани «Кавказ и Меркурий». Он поднялся, поднёс руку к разбитому носу и заплакал. «За что?» До сих пор слышу эти жалкие и жуткие слова — «За что?». Вы на пристань не ходите? Напрасно. Я там впервые увидел жизнь. Страшную, жестокую. За что поди мучают друг друга? Скажите, за что?
Исаак не отвечал. Николай смолк. Куда он заехал? Разве поймёт его этот мальчик?
Исаак поднялся, подошёл к письменному столу, взял книгу.
— Шопенгауэр? — сказал он, перелистывая страницы. — Я тоже брался за него, да не одолел.
— Всё-таки брались? И это хорошо. Возьмётесь ещё раз.
— Думаете, стоит? Что он даёт?
— Даёт своё представление о мире. Если мы хотим постичь философию, нам надо знать и Шопенгауэра.
— Да, да, правы. — Исаак сел на кушетку и принялся читать, точно он мог тут же разом извлечь всё, что таила эти книга. Николай, остановившись в углу, долю смотрел, как он морщит лоб и шевелит губами.
Исаак поднял голову, поглядел на хозяина.
— А вы добрый, — сказал он. — У вас хорошая улыбка. Только очень грустная. Я буду к вам заходить. Можно?