17
Накануне собрались друзья, Николай завёл разговор о новом экономическом учении, просидел с ними до двух часов ночи, а проводив их, долго читал Златовратского и уснул только на рассвете.
Спросонок натягивая на себя сбившееся одеяло, он почувствовал, что оно горячее, и прыжком соскочил с дивана. Чёрт возьми, проспал, припекло солнце! Хотел утром закончить реферат по книжке Каутского, и вот тебе на — одиннадцатый час. Надо было попросить хозяина, чтоб разбудил. О этот хозяин! Мало того, что бесплатно отдал свою комнату, так ещё ходит мимо неё на цыпочках. Ишь, ушёл куда-то, ничем не стукнув, не брякнув, и, наверно, матери наказал не тревожить.
Николай пошёл умыться. Хозяйки не было, он не встретился с ней на кухне и, слава богу, избавился от её настойчивого приглашения к чаю. Всем хорош тихий домик, и жить в нём было бы расчудесно, если бы друг-хозяин и его мать не стесняли своей беспредельной заботой. Совестно пользоваться безвозмездными услугами. Вот, пожалуйста, всё приготовлено. С туалетной полочки убран обмылок, вместо него лежит свежая, с отчётливым российским гербом, печатка лучшего казанского мыла с завода Крестовикова. С гвоздика снято старое, ещё из Нолинска, махровое полотенце и повешено новое, льняное, с фабрики Алафузова.
Умывшись, он идёт в свою комнатушку, торопливо собирается и выходит из дома, замкнув его и положив ключ на притолоку.
Сияют, отражая солнце, весенние лужи. Николай щурится, застёгивает на ходу гимназическую шинель, выбирается из грязного переулка на улицу, по булыжной мостовой которой с треском и цокотом несутся выездные экипажи. Сегодня воскресенье, можно и отдохнуть, и не надо досадовать, что пропало утро. Хоть на один день отвлечься от книг, от работы и поиска уроков. В двенадцать — встреча с Аней. Вторая условленная встреча. Уже весна. Ей радуются все люди, идущие по кирпичным панелям. Даже нищие в лохмотьях, тянущиеся к своим норам с полными котомками (праздник ведь), сегодня не так печальны. Даже городовой в чёрной шинели растерял всю строгость и улыбается, как обыкновенный добрый человек, и ни шашка его, ни чёрная шинель, ни красные погоны никого не отпугивают.
Улица переламывается, передний её конец падает под гору и соединяется там с центром города. Красные, синие, зелёные и коричневые крыши, недавно очищенные от снега и ещё не запылённые, создают яркую мозаику, и в этой красочной пестроте кое-где сияют золотые купола. Виднеется белое здание университета — туда скоро подойдёт Аня, и надо поспешить.
Вышло не так, как осенью. Теперь ждать пришлось ему. Он ходил взад и вперёд вдоль многоколонного здания, притихшего, опустевшего на праздник, и вспоминал, как вот тут толпились зимой полицейские, и с грустью думал об исключённых студентах, разбросанных по глухим губерниям.
Аня появилась внезапно.
— А я долго смотрела на тебя из-за колонны, — сказала она. — Ты даже и не ждал, нисколько не волновался. О чём так задумался?
— Вспомнились друзья. Те, кого уж больше не встретить.
— Да, это горько. Но хоть сейчас-то улыбнись. Вот так. Что будем делать?
— Давай побродим по улицам.
— Мы с тобой ни разу не завтракали, не обедали, не ужинали вместе. Может быть, зайдём куда-нибудь?
Он к этому не готовился, и денег у него было всего тридцать копеек. Правда, он носил с собой кассу Верхне-Волжского землячества, но посягнуть на неё не мог ни в коем случае.
— Куда же мы зайдём? — сказал он.
— Вот под горкой — молочная.
— Молочная? В молочную можно.
— А в ресторан? Милый, я же знаю, как ты живёшь. Деньги у меня есть. Мы можем зайти даже в ресторан, но туда я не хочу. Хочется просто немножко поесть. С тобой. Идём.
Она прижималась к его локтю, а свободной рукой, откинув полу бурнуса, придерживала платье, чтобы оно не задевало за панель. Они свернули на Университетскую, потом спустились коротким проулком под горку.
В молочной они взяли горячих кренделей, топлёного молока и сели в угол за столик.
— Чудесно! — сказала Аня. — Мы всегда можем приходить сюда завтракать. Нет, днём я в институте, далеко, давай забегать сюда вечерком. Хорошо? Голодаешь, наверно?
— У меня же есть уроки.
— Не скрытничай. Знаю, что дают тебе эта уроки. Кефира не хочешь?
— Не хочу.
— Коля, вон какие-то реалисты. Глаз с тебя не сводят.
Николай обернулся — на него смотрели, улыбаясь, Исаак Лалаянц и Миша Григорьев. Они подзывали его жестами к себе.
— Извини, Аня, я на минутку, — сказал Николай.
Он поднялся и подошёл к реалистам. Исаак вскочил со стула и обнял его.
— Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат! Ну, как вы? Присядьте.
Миша не кинулся обнимать, только привстал и спокойно пожал руку.
— Рассказывайте, — сказал Лалаянц. — Давно не виделись. Гимназию, наверно, уже забыли? А мы вот всё ещё тянем лямку в своём училище. К экстерну не готовитесь?
— Некогда, Исаак.
— Понимаю. Ваша работа стоит того, чтоб отказаться от университета.
— Ну, а как вы? Нашли, к чему приложить силы?
— Конечно, нашли, — сказал Григорьев. — Может быть, не совсем то, что искали, но что поделаешь, если опытные товарищи не хотят помочь. Пойдём своей дорогой.
— Ладно, Миша, не будем вспоминать старые обиды, — сказал Исаак. — И не будем пока делить дороги. Ещё сойдёмся.
— Друзья, близится лето, — сказал Николай. — Многие разъедутся. И студенты, и гимназисты, и реалисты — все разбредутся. Соберутся осенью — тогда и пойдёт настоящая работа. Надеюсь, будущая зима окончательно нас объединит.
— Вас, кажется, ждут? — сказал Исаак. — Родственница?
— Нет, просто знакомая.
— Не задерживаем. Всех благ, дружище.
Николай вернулся к Ане.
— И этих готовишь в кружок? — сказала она.
— Нет, эти уже вступили. Недавно. Понимаешь, в нашем кружке, а ещё не знают, что с нами. Они в ноной группе.
— Всех принимаете, только я остаюсь в стороне.
— Ты знаешь о наших делах больше, чем кто-либо.
— Да, но ты прячешь меня от своих друзей. Смотри, как бы это не кончилось плохо.
— Сбежишь? Однажды я уже подумал, что ты сбежала.
— Когда?
— В декабре, когда ты уехала в Астрахань. Тут как раз студентов высылали, и мне показалось, что ты бросилась за Митей Матвеевым.
— Что ж ты ничего не сказал мне, когда я вернулась?
— Неловко было признаться.
— А ты неплохой психолог. Если бы Митя предложил, я пошла бы за ним. В беде от человека невозможно отвернуться.
— Хорошо, я постараюсь поскорее лопасть в беду.
— Не выдумывай. Ты и так получил своё. Уже заказан.
— Это, Аня, цветочки.
Реалисты покинули свой столик. Исаак, оглянувшись в дверях, помахал рукой Николаю.
— Хороший парень, — сказал Николай. — Когда-то мы с ним жили на одной квартире.
— А этот, розовенький, его друг?
— Да, вместе учатся.
— Значит, они пришли к вам и даже не знают, что завёл их ты?
— Не знают. Я посоветовал познакомиться с ними руководителю нового кружка. Учимся конспирации. Пойдём?
— Да, теперь можно и побродить.
Побродить спокойно, однако, им не удалось. Только вышли на улицу — столкнулись с Ягодкиным, и он отозвал Николая в сторону.
— Знаешь, меня заинтересовала жизнь Ипполита Мышкина. Не сможешь ли достать стенографический отчёт по «Большому процессу»?
— Печатный? Его ведь уничтожили в том же году. Речь Мышкина переполошила правительство, и судебный отчёт сожгли. Сразу, как только он вышел из печати.