— Он у меня плутишка.
— И большой плутишка!.. Он вздумал пугать тем, что тебя разыскивает этот твой Гребенников.
— Павлик знает, что я не в Киеве?
— Едва ли. Это был просто милый шантаж.
— Нет, нет! Значит, Павлик меня ищет.
Она стала переодеваться. Затем выдвинула чемодан на середину и стала бросать туда — уже волнуясь, руки дрожали! — свои тряпки и книжки.
Он хоть и ожидал, что однажды это случится, но как бы потерялся. Он заговорил отрывочно и невпопад:
— Неужели сейчас уйдешь? Прямо сейчас? Да что с тобой?!
— Не надо прощаться, миленький. Не люблю нытья.
— Валя!.. Но я сегодня так спешил к тебе…
Он попытался было забрать чемодан. Он взял его силой. Но она, очень точно попадая в уязвимое место, сказала:
— Ты ведь не похож на мальчишку, правда?
Он отдал чемодан — отошел к окну. Отвернувшись (глядя в окно), он попробовал теперь сентиментальную ноту:
— Прости меня…
— И ты меня, — довольно холодно сказала она.
Тогда, собрав весь свой ум и свой опыт, он сказал:
— Я, кажется, понял. Этот Гребенников тебя любит, и ты не хочешь, чтобы он волновался.
— Не знаю. Я хочу к нему — вот это я знаю.
Она на секунду заколебалась — чемодан был в руке, она готова была идти.
— Эй! Эй! Опять ты скис, миленький, — сказала она с улыбкой. — Не будешь ты человеком.
— Зато ты приедешь к нему человеком.
Валя (она не поняла иронии) совершенно искренне сказала:
— Да! Я приеду к нему веселой и любящей — вот такой я приеду.
Она вышла и быстро застучала каблучками, не попадая на выложенный гостиничный ковер. Иван Павлович Корнеев видел теперь ее в окно — она бежала, срезая угол асфальтовой площадки, к дороге. «Такси! Такси!» — она махала рукой.
Он выпил воды, выкурил сигарету — затем сел за телефон, чтобы сдать с таким трудом и муками добытый всего на несколько дней гостиничный номер.
— Да, — повторил он в трубку. — Да, сто семьдесят пятый… Да, прямо сейчас, он мне больше не нужен.
— Павлик! — закричала она радостным, громким голосом, вернувшись в Подмосковье, в дом, где они жили, и вбежала в комнату.
Чемодан полетел в сторону — она бросилась к Гребенникову.
— Павличек! — повторяла она, вся дрожа. — Павлик мой, только не спрашивай, ничего не спрашивай…
Она всхлипывала:
— Ну виновата, ну дрянь. Ну что ж тут скажешь? Опять этот шик, вино, ковры гостиничные, таланты… Ну слаба я, Павличек, слаба… Ну побей меня, но только не спрашивай…
Она заглядывала в глаза:
— Но ты ведь не знал, что я не в Киеве? Или знал?.. Тсс. Я сама. Я сама все скажу. Мучился? Правда?.. Ну, слава богу, я как чувствовала!
И она повторяла, без тени сомнения, повторяла искренне, как главное:
— Павличек, я только тебя люблю. Никого и никогда я не любила!
— Да… Да… Да… — отвечал он, счастливый и наволновавшийся (он приехал после сидячего ночлега в общежитии, разбитый и опустошенный). — Да, Валя. Конечно, Валя, — повторял он и, словно это было бог весть как важно, вытащил, торопясь, вторую чашку и налил ей чаю.
Но ближе к вечеру — он даже не думал, скажет он это или не скажет, — Гребенников сказал:
— Слышишь, Валя…
— Да.
— А все-таки что-то случилось. Во мне случилось. — И он добавил нашедшиеся слова: — Кончилось что-то.
Валя чистила картошку на ужин. Нож в ее руках замер на секунду и тут же опять продолжил свою как бы кружевную работу.
— Что кончилось? Ты меня не любишь, Павлик?
— Да. Так случилось — я у стены сидел и тогда уже подумал.
— У какой стены?
— Ну, там, в общежитии, у брата твоего. — Гребенников увидел ее слезы, но продолжал: — И не оттого, что я ждал. Я же тебя не первый раз ждал, а как-то одно к одному…
— Но почему же? — Она капала слезами себе на руки и продолжала чистить картошку.
— Я тоже думал — мало ли как оно может кончиться? Пугался иногда, и всякие драмы виделись… А оно само кончилось.
Она тихо сказала:
— Я… я тебе противна?
— Нет, нет, — заторопился он. — Тут и не поймешь. Противна?.. Не в том дело. — Он проговорил, раздумывая: — Совсем не в том.
И он усмехнулся, как бы удивляясь самому себе.
Послышались шаги. Сосед или его жена. Кто-то шел с кухни.
— К нам идет?
— Ага.
— Удостовериться хочет — мы это в свой дом вернулись или не мы? — сказала Валя, понижая голос, а шаги приближались.
Вошел сосед, попросил электробритву.
— Понимаешь, Павел, моя испортилась… Я уж и не надеялся, что вы приехали…