Он был уже слишком опьянен наркотиком, чтобы раздеться самому, это сделали руки его друзей. Он почувствовал холод и понял, что он голый.
Нарамир поманила его к ковру. Валентайн подошел на подгибающихся ногах, и она уложила его. Он закрыл глаза, представляя себе, что он с Карабеллой, но Нарамир ничуть не походила на Карабеллу.
Ее объятия были сухими и холодными, тело твердым, неэластичным. В ней не было ни тепла, ни вибраций. Ее юность была всего лишь хитроумной проекцией. Лежать в ее объятиях было все равно, что на ложе из гладкого холодного камня.
Всепоглощающее озеро тьмы окружало его, густая теплая маслянистая жидкость становилась все глубже, и Валентайн легко уходил в нее, чувствуя, как она приятно скользит по ногам, талии, по груди.
Он чувствовал, что его затягивает водоворот, как в тот раз, когда заглотнул морской дракон. Так легко и приятно было не сопротивляться, куда лучше, чем бороться. Так привлекательно, так маняще — отказаться от всякой воли, расслабиться, принять все, что может случиться, позволить себе лететь вниз. Он устал, он долго боролся.
Теперь может отдохнуть и позволить черному прибою сомкнуться над ним. Пусть другие храбро сражаются за честь, за власть, за аплодисменты. Пусть другие…
Нет.
Вот чего они хотели: поймать его в ловушку собственной слабости и усталости. Он был слишком доверчив, слишком бесхитростен. Он ужинал с врагом, не зная этого, и был погублен. Он будет погублен еще раз, если откажется сейчас от усилий.
Сейчас не время погружаться в теплые черные озера.
Он поплыл наверх. Сначала с трудом, потому что озеро было глубоким, а черная жидкость, липкая и тяжелая, сжимала руки. Но после нескольких взмахов Валентайн нашел способ сделать свое тело режущим, как лезвие.
Он двигался все быстрее, руки и ноги работали согласованно. Озеро, искушавшее его забвением, теперь давало ему поддержку. Оно прочно держало его на плаву, пока он быстро плыл к дальнему берегу.
Солнце, яркое, безмерное, громадный пурпурно-желтый шар, бросало на воду ослепительные лучи, подобные огненному следу.
— Валентайн!
Голос был низкий, раскатистый, как гром. Валентайн не узнал его.
— Валентайн, почему ты так долго и упорно плывешь?
— Чтобы достичь берега.
— А зачем?
Валентайн продолжал плыть. Он видел остров, широкий белый пляж, заросли высоких деревьев, лианы, плотно опутавшие их вершины. Он плыл и плыл, но к берегу все не приближался.
— Вот видишь? — пророкотал громовой голос. — Нет смысла плыть дальше.
— Кто ты? — спросил Валентайн.
— Я лорд Спорифон, — ответствовал величественный голос.
— Кто?
— Лорд Спорифон Коронованный, преемник лорда Скоуда, ныне Понтифика Я советую тебе отказаться от этой глупости. На что ты надеешься?
— Вернуться в Горный Замок, — ответил Валентайн.
Он поплыл быстрее.
— Но Коронованный — я!
— Я никогда не слышал о тебе.
Лорд Спорифон резко взвизгнул. Гладкая маслянистая поверхность озера зарябила и пошла складками.
Валентайн заставил себя двигаться вперед, пробиваться через завихрения руками и ногами.
Берег был уже близко. Валентайн опустил ноги и ощутил ступнями песок, горячий, убегавший из-под ног, но перемещение его было не настолько сильным, чтобы помешать Валентайну выбраться на берег. Он выполз на пляж и на секунду встал на колени.
Подняв глаза, он увидел бледного, худого человека, смотревшего на него печальными голубыми глазами.
— Я лорд Гондимар, — тихо сказал человек. — Коронованный из Коронованных, которого никогда не забудут, а это — мои бессмертные спутники.
Он махнул рукой, и берег заполнился мужчинами, очень похожими на первого, ничем не примечательными, незначительными.
— Это лорд Стрейн, это лорд Пранкипин, лорд Мейк, лорд Скоул, лорд Спорифон, великие и могущественные Коронованные. Падай ниц перед ними!
Валентайн засмеялся.
— Вы уже давно забыты!
— Нет!
Валентайн указал на последнего в ряду.
— Спорифон, никто не помнит о тебе!
— Лорд Спорифон, будь любезен.
— А ты, лорд Скоул, три тысячи лет стерли твою славу, не оставив и следа.
— Ты ошибаешься. Мое имя в списке Властителей.
Валентайн пожал плечами.
— Это верно. Ну и что? Все вы — лорд Пранкипин, лорд Мейк, лорд Газимар — всего лишь имена, ничего больше. Только имена…
— Только имена, — как эхо, отозвались они тонкими, жалобными голосами.