Валентайн посмотрел на Горнкейста.
— Он узнает людей? Он говорит?
— Конечно. Дай ему время.
Глаза Валентайна встретились с глазами Тивераса. Стояла страшная тишина.
Старик нахмурился, зашевелился и быстро провел языком по губам. Затем издал дрожащий звук, вроде хныканья.
Горнкейст сказал:
— Понтифик приветствует своего возлюбленного сына лорда Валентайна Коронованного.
Валентайн подавил дрожь.
— Скажи его величеству, скажи ему, что его сын лорд Валентайн Коронованный пришел к нему с любовью и почтением, как всегда.
Так было принято: никто никогда не говорил непосредственно Понтифику, а только через главного спикера, который должен был повторять, хотя практически этого не делал.
Понтифик снова произнес что-то столь же неразборчивое.
Горнкейст сказал:
— Понтифик выражает озабоченность беспорядком в королевстве. Он спрашивает, что планирует лорд Валентайн для приведения страны в должное состояние.
— Скажи Понтифику, что я намерен идти к Горному Замку и призвать на помощь всех граждан. Я прощу его указания заклеймить Доминина Баржазида как узурпатора и судить всех тех, кто его поддерживает.
Понтифик издал более живые звуки, резкие и высокие, очень энергичные.
— Понтифик хочет быть уверенным, — произнес Горнкейст, — что ты будешь избегать сражений и кровопролития, насколько это возможно.
— Скажи, что я предпочел бы взять Замок, не потеряв ни одной жизни с той или другой стороны, но не знаю, удастся ли это.
Раздались странные булькающие звуки.
Горнкейст растерянно прислушивался.
— Что он сказал? — шепотом спросил Валентайн.
Главный спикер покачал головой.
— Не все сказанное его величеством можно перевести. Иногда он заходит в слишком далекие для нашего понимания области.
Валентайн кивнул. Он с жалостью и даже любовью смотрел на фантастического старика, запертого в шаре, поддерживавшем в нем жизнь, и способного общаться только такими стонами. Много десятилетий высший монарх планеты, теперь, когда ему далеко за сто, лепечет и булькает, как младенец, и все-таки где-то в разлагающемся мозгу все еще тикает разум прежнего Тивераса. Смотреть на него теперь — значило понять конечную бессмысленность высшего титула: Коронованный жил в мире обязанностей и моральной ответственности лишь для того, чтобы унаследовать Понтификат и в конце концов исчезнуть в Лабиринте и в старческом слабоумии. Интересно, часто ли Понтифики становятся пленниками своих спикеров, врачей и толковательниц снов, и легко ли отказаться от мира ради того, чтобы великое чередование Властителей привело на трон более жизнеспособного человека.
Теперь Валентайн понял, почему система разделила исполняющего и управляющего, почему Понтифик со временем уходит от мира в этот Лабиринт. Придет и его время спуститься сюда, но, может быть, по воле Божества это случится не скоро.
Он сказал:
— Передай Понтифику, что лорд Валентайн Коронованный его приемный сын, сделает все, что в его силах, чтобы залечить трещину в ткани общества. Скажи Понтифику, что лорд Валентайн надеется на поддержку его величества, без которой не может быть скорой победы.
На троне последовало молчание, потом долгий, болезненный, неразборчивый поток звуков, повышавшихся и понижавшихся, как мелодии гайрогов. Горнкейст напряженно выхватывал в потоке обрывки смысла. Понтифик замолчал, а смущенный Горнкейст сжал челюсти и прикусил губу.
— В чем дело? — спросил Валентайн.
— Он думает, что ты лорд Молибор, — удрученно ответил тот. — Предупреждает, что рискованно выходить в море и охотиться на драконов.
— Мудрый совет, — сказал Валентайн, — но несколько запоздавший.
— Он сказал, что Коронованный слишком ценная фигура, чтобы рисковать жизнью в таких развлечениях.
— Передай ему, что я согласен, и если снова попаду в Замок, я всецело займусь моими задачами и буду избегать любых приключений.
Врач Сиплтрейв выступил вперед и сказал:
— Мы утомили его. Боюсь, что аудиенцию придется закончить.
— Еще минутку, — попросил Валентайн.
Сиплтрейв нахмурился, но Валентайн, улыбаясь, подошел к самому подножию трона, встал на колени, протянул руки к древнему существу в стеклянном пузыре, вошел в транс и послал Тиверасу свой дух с импульсами почтения и любви. Выказывал ли кто-нибудь когда-нибудь любовь и привязанность страшному Тиверасу? Скорей всего, нет. Но много десятилетий этот человек был центром и душой Маджипуры и вполне заслужил, чтобы его приемный сын и будущий преемник высказал ему любовь, когда он сидит здесь, затерянный в безвременном сне управления и лишь иногда сознает свою былую ответственность. И Валентайн выразил ее со всем жаром, какой только позволила мощь обруча.