— Я это заметил.
— Огонь подбирается к вашему поместью. Возможно, на рассвете здесь будет уже опасно. В течение дня летатели зажгут не только здешний район, но и потянут линию на ют до самого Ситалмонда.
— Представляю, — спокойно сказал Каттикаун.
— Эта местность станет адом. Мы просим вас уйти, пока еще есть время.
— Я уже выбрал, капитан. Я остаюсь.
Еремайл тихо вздохнул:
— Мы не сможем нести ответственность за вашу безопасность, если вы так поступите.
— Никто и никогда не отвечал за мою безопасность, кроме меня самого.
— Поймите, вы погибнете и погибнете ужасной смертью. У нас нет возможности проложить линию огня так, чтобы не затронуть ваше поместье.
— Я понимаю.
— Значит, вы хотите, чтобы мы вас убили?
— Ничего подобного я не прошу. Боюсь, нам не понять друг друга. Вы деретесь на своей войне, я охраняю свой дом, и если огонь вашей войны вторгнется на мою землю — для меня очень плохо, но это не будет убийством. У каждого свой путь, капитан.
— Вы странно рассуждаете. Вы погибнете в результате наших действий, и ваша смерть будет на нашей совести.
— Я остаюсь здесь по собственному желанию, после того, как был вовремя предупрежден, — возразил Каттикаун, — так что моя смерть будет лишь на моей совести.
— А жизнь ваших людей? Они ведь тоже погибнут?
— Здесь только те, кто выбрал сам. По доброй воле, их предупреждали. Трое ушли на побережье, остальные отказались, чем не доставили мне никакой радости. Но здесь наш дом. Еще бокал, капитан?
Еремайл отрицательно качнул головой, потом передумал и протянул свой бокал. Наливая, Каттикаун спросил:
— Значит, переговорить с Властителем Стиамотом нет никакой возможности?
— Ни малейшей.
— Как я понимаю, Венценосец находится в нашем районе?
— Да, но до его ставки полдня пути. И, насколько я знаю, он недосягаем для такого рода прошений.
— Причем, намеренно. Понимаю, — улыбнулся Каттикаун. — Как, по-вашему, капитан, а он не безумен?
— Венценосец? Нет, конечно.
— Огонь — отчаянная, идиотская мера. Возмещение, которое ему придется впоследствии выплачивать, составит миллионы роалов крах его состояния; это будет стоить больше, чем пятьдесят таких замков, которые он возводит на вершине Горы. А зачем? Года два-три, и мы договоримся с Меняющими Форму.
— Или пять, десять, двадцать, — отозвался Еремайл. — Войну нужно заканчивать как можно скорее. Это страшное потрясение, этот позор для нас всех, этот долгий кошмар…
— Значит, вы считаете войну ошибочной?
Еремайл быстро покачал головой:
— Основную ошибку сделали давным-давно, еще когда наши предки избрали для переселения этот мир, который уже был обитаем. Но сейчас у нас нет выбора: или мы одолеем метаморфов, или нам придется вообще уйти с Маджипуры. Но разве мы в силах это сделать?
— Да, — кивнул Каттикаун, — как же бросить дом, которым владеешь так давно!
Еремайл не обратил внимания на его иронию.
— И мы вырвем планету у несговорчивых метаморфов. Тысячи лет мы стремились жить с ними в мире, пока не убедились, что такое сосуществование невозможно, и теперь нам силой приходится утверждать свое будущее. Это никому не нравится, но ведь есть альтернативы и похуже.
— И что будет делать Властитель Стиамот с метаморфами, когда загонит их в лагеря для интернированных? Изрежет на удобрения для сожженных полей?
— Они получат огромную резервацию на Зимроеле, — ответил Еремайл, — половину континента. По-моему, совсем не плохо. Альханроель останется нам, да еще океан между нами. Уже закладываются города под это решение. И лишь в вашем краю бушует война. Властитель Стиамот взвалил на себя всю ответственность за этот жестокий, но необходимый акт, будущие поколения воздадут ему почести.
— Я могу воздать и сейчас, — буркнул Каттикаун. — О мудрейший и справедливейший Венценосец, в своей бесконечной мудрости уничтоживший землю, поскольку тебя тревожат таящиеся в ней аборигены! Для меня было бы гораздо лучше, капитан, имей ваш герой-правитель поменьше благородства духа. Или, возможно, наоборот — побольше. Он казался бы мне гораздо привлекательнее, если бы выбрал медленный способ покорения нашей провинции. Тридцать лет войны — что значат еще год-два?
— Но он уже выбрал, и огонь приближается к этому месту, пока мы болтаем.
— Пусть приходит. Я буду здесь, и буду оборонять свой дом.