На каждый из этих и им подобных вопросов возможен категоричный ответ: холодная война разразилась, поскольку ее очень желали. Желали те, кому не терпелось заместить только что выбитых из седла претендентов на мировое господство и сделать Землю «по крайней мере на 85 процентов» (выражение Г. Трумэна) похожей на американский эталон.
Законно спросить: как же так, едва убедившись, сколь дорого обходится небрежение возможностями сотрудничества во имя мира, вчерашние боевые союзники вдруг превратились во врагов, которым тесно на одной планете? Что побудило их гипертрофировать прежние ошибки и добавить к ним множество заново изобретенных? Это не вязалось со здравым смыслом, не говоря уже о союзническом долге и элементарных понятиях порядочности.
Все верно, если не принять во внимание, что холодная война разразилась не вдруг. Как ни парадоксально это прозвучит, она родилась в горниле «горячей войны» и наложила на ход последней весьма заметный отпечаток. Увы, очень многие в США и Англии восприняли взаимодействие с СССР в борьбе с агрессорами как вынужденное, противное их привязанностям и интересам и втайне, а кое-кто и явно мечтали о том, что сражения, которым Лондон и Вашингтон долго были наблюдателями, истощат силы и Германии, и еще больше Советского Союза.
Нет, не просто мечтали, но отрабатывали за плотно прикрытыми дверями варианты стратегии и тактики в расчете на обретение «решающего преимущества» на финальной прямой войны, когда пробьет час подводить итоги, и на активное использование этого преимущества против СССР, которого адмирал У. Леги (приближенный Ф. Рузвельта и доверенное лицо Г. Трумэна) с 1943 года именовал в «своем кругу» не иначе как «новым агрессором». В 1944 году руководители американских вооруженных сил начали настраиваться на «неизбежную» третью мировую войну с «тоталитарным государством-агрессором» и сообразно прикидывали состав войск для будущей оккупации, в особенности Германии.
Г. Гопкинс, советник Ф. Рузвельта, записал в 1945 году, что кое-кому за океаном «очень хотелось, чтобы наши (американские) армии, пройдя через Германию, начали войну с Россией после поражения Германии». И кто знает, как в реальности сложились бы дела, если бы карты не путала неоконченная война с Японией и потребность в помощи Красной армии, чтобы, как тогда высчитывали, «сэкономить до миллиона американских жизней».
Наверное, полное раскрытие архивов в чем-то восполнит изображение, уточнит трактовку конкретных событий прошлого. Но черное останется черным, белое – белым. Нам, разумеется, придется также – и не раз – задаваться вопросом, всегда ли соразмерной была советская реакция на актуальные и потенциальные вызовы, бросавшиеся нашему государству. Здесь есть над чем поразмыслить, не предаваясь, однако, соблазну искать истину «посредине», делить метафизически надвое вину за все пред– и послевоенные осложнения, перипетии, трагедии, а то и вовсе якобы ради «размежевания» с прошлым принять и сии грехи на Сталина и сталинизм. Такой метод не прибавит знаний и политической мудрости. В оптимальном случае он подменит одну полуправду другой, пожалуй, еще менее достойной.
Итак, холодная война. Этот термин был пущен в оборот в 1947 году. Им стали обозначать состояние политической, экономической, идеологической, «полувоенной» и прочей конфронтации между государствами и системами. Один из главных теоретиков и практиков холодной войны Джон Фостер Даллес проповедовал в качестве вершины стратегического искусства для США «балансирование на грани войны». А в одном правительственном документе Вашингтона той поры для ясности записано: холодная война есть «настоящая война, ставка в которой – выживание свободного мира».
На войне как на войне. Тут запреты либо не существуют, либо девальвируются и превращаются в ритуальные условности. Как условным бывает выполнение союзнических договоренностей и обязанностей, если мыслями и поступками партнера движет голый расчет. Чтобы было понятно, о чем речь, придется вернуться чуть назад.
С июня 1941 года Советский Союз в тягчайшем единоборстве перемалывал сухопутные и военно-воздушные силы нацистской Германии. «Самой большой опорой» называл президент Ф. Рузвельт «русский фронт».
Великое сражение на Волге, по признанию биографа Рузвельта и его помощника Роберта Шервуда, «изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего. В результате одной битвы – которая по времени, невероятному количеству потерь была фактически равна отдельной крупной войне – Россия стала в ряд великих мировых держав, на что она давно имела права…» Советская победа на Курской дуге развеяла у Вашингтона и Лондона все сомнения в исходе войны. Крах гитлеровской Германии был теперь лишь вопросом времени.