— А! — сказал генерал, шипящим, но сдержанным голосом. — Это вам я обязан моей отставкой?
— Да, генерал, мне одному.
— Я очень рад это узнать.
— Вы остались тогда в Соноре, не имея ни власти, ни влияния, ненавидимый и презираемый всеми, с тем неизгладимым клеймом на лбу, которое Господь запечатлел на Каине, первом убийце; но Мексика страна блаженная, там честолюбцы легко ловят рыбу в мутной воде, когда, как вас, их не удерживают никакие узы чести, часто связывающие честных людей. Вы не могли долго оставаться в таком положении, ваше намерение было принято в несколько дней. Вы решились оставить Сонору, отправиться в Мехико и, при помощи вашего колоссального богатства и влияния, осуществлять свои честолюбивые планы, переменив место действия; вы намеревались заставить забыть преступные деяния, в которых оказались виновны. Ваши приготовления были скоро сделаны; теперь слушайте хорошенько, генерал, я дохожу до самого интересного места в моем рассказе, клянусь вам!
— Продолжайте, продолжайте, сеньор! — отвечал Герреро небрежно. — Я слушаю вас с вниманием, не надейтесь, чтобы я забыл хоть одно ваше слово.
— Несмотря на равнодушие, которое вы выказываете, сеньор, я знаю, что вы будете слушать с вниманием, и продолжаю: так как вы опасались по некоторым причинам, которые будет бесполезно объяснять подробно, что ваши враги постараются помешать вашему отъезду, или устроят вам засаду в том продолжительном путешествии, которое вам пришлось бы совершить из Гермозильо в Мехико — вы приняли меры предосторожности, которые оказались напрасны, как вы сами должны теперь сознаться. Чтобы обмануть ваших врагов, вы, переодевшись, с небольшим числом людей оправились по дороге в Калифорнию, чтобы возвратиться в Мехико по Скалистым горам, а человек, которому вы доверяли более всего, капитан дон Изидро Варгас, ветеран войн за независимость, знавший вас ребенком и которого вы сумели расположить к себе, поехал по кратчайшей дороге, и, следовательно, по самой прямой, в столицу и взял с собой не только двенадцать лошаков, навьюченных серебром и золотом, плоды вашего грабежа во время вашего губернтаторства, но и тело вашей дочери, которое вы приказали забальзамировать и похоронить рядом с ее предками в вашей асиенде дель-Пальмар, которую вы оставили уже давно, и куда, вероятно, никогда не загляните. Цель ваша состояла не только в том, чтобы отвлечь внимание от ваших неправедно приобретенных богатств, но и увлечь врагов за вами и сбить их с пути; но, к несчастью или к счастью — это зависит, как вы взглянете на этот вопрос, — я старый охотник, которого трудно обмануть, мои товарищи давно дали мне знаменитое прозвище Искателя Следов; между тем как все терялись в предположениях на ваш счет, я один не ошибался и угадал ваш план.
— Однако ваше присутствие здесь опровергает это уверение, сеньор, — перебил иронически генерал.
— Вы думаете, сеньор? Это доказывает, что вы еще плохо меня знаете; но имейте терпение, я еще надеюсь, что вы лучше меня оцените; кроме того, вы не подумали сколько времени прошло после вашего отъезда из Гермозильо.
— Что это значит? — спросил генерал с тайным предчувствием.
— Это значит, что прежде чем я напал на вас, я хотел покончить с капитаном.
— А!
— Да, генерал, с сожалением сообщаю вам, что через четыре дня по выезде из Питека, храбрый дон Изидро, хотя был старый, опытный солдат и бывший партизан, сведущий в военных хитростях, попал в такую же засаду, в какую сегодня попали вы; только…
— Только… — перебил генерал, более заинтересовавшись, чем хотел показать, и начинавший опасаться катастрофы.
— Капитану дали возможность защищаться, — иронически продолжал охотник, — он употребил ее во зло и храбро дал себя убить, чтобы спасти золото, которое вы ему поручили, а в особенности гроб с телом вашей дочери.
Темное облако пробежало по лицу генерала, холодный пот выступил на висках его, он сжал лоб рукою, но тотчас преодолел себя и возвратил все свое хладнокровие.
— Ну что ж, вы ограбили мой караван? Вы похитили золото и серебро? — сказал он с презрением.
— Вероятно, вы поступили бы таким образом, дон Себастьян, в подобных обстоятельствах, — ответил охотник, платя ему оскорблением за оскорбление, — а я счел обязанностью поступить иначе; что же делать, я грубый и невоспитанный охотник, я грабить не умею, не научился этому в то время, когда имел честь служить моей родине, а в Мексике никогда не служил под вашим начальством. Вот что я сделал. Как только капитан и пеоны были убиты — и надо отдать им должное, бедняги отчаянно защищались, — я сам проводил, слышите ли вы, генерал? Я сам проводил ваши сокровища до вашей асиенды дель-Пальмар, где они находятся в эту минуту в безопасности; вам легко будет удостовериться в этом, если когда-нибудь вы будете в Пальмаре.
Генерал вздохнул свободнее и улыбнулся иронически.
— Но вместо того, чтобы порицать вас, сеньор, — сказал он, — я должен, напротив, благодарить вас за такой рыцарский поступок, в особенности против врага.
— Не спешите благодарить меня, кабальеро, — возразил охотник, — я еще не все сказал вам.
Эти слова были произнесены такой ненавистью, что и сам генерал, и присутствующие невольно затрепетали, поняв, что охотник сообщит какое-нибудь страшное известие, и что спокойствие выказываемое им, скрывает бурю.
— А! — прошептал дон Себастьян. — Говорите, сеньор, мне хочется скорее знать все, чем я вам обязан.
— Капитан Изидро Варгас провожал не одни богатства, которые я отвез в Пальмар, — сказал охотник резко и отрывисто, — в фургоне был еще гроб. Что же, генерал, вы не спрашиваете меня: куда девался этот гроб?
Электрический трепет пробежал по рядам присутствующих при этом ироническом вопросе, сделанном холодно охотником, глаза которого, неумолимо устремленные на генерала, метали молнии.
— Что вы хотите сказать? — вскричал дон Себастьян. — Я полагаю, вы не совершили святотатства?
Валентин захохотал хриплым и отрывистым смехом.
— Ваши предположения всегда переступают за границы, генерал, — сказал он. — Чтобы я совершил святотатство! О нет! Я слишком любил бедную девушку в живых для того, чтобы оскорбить ее мертвую. Нет, нет! Невеста моего друга священна для меня; но так как, по моему мнению, убийца не должен иметь никакого права на тело своей жертвы, а так как вы нравственно убийца вашей дочери, что я похитил у вас ее тело, которое вы недостойны сохранять и которое должно лежать возле того, ради которого она умерла.
Наступило минутное молчание.
Лицо генерала, уже и без того бледное, приняло зеленоватый оттенок, глаза его налились кровью, все тело судорожно трепетало; два или три раза он делал сверхъестественное усилие для того, чтобы заговорить, но не мог; наконец он вскричал хриплым голосом:
— Это неправда, вы этого не сделали, вы не осмелились, не правда ли, похитить у отца тело его дочери?
— Я это сделал, говорю вам, — холодно отвечал охотник, — я похитил у вас вашу жертву — и никогда, никогда — слышите ли вы? — вы не узнаете в каком месте покоится это бедное тело. Это только начало моего мщения; я хочу убить в вас не тело, а душу. Теперь поезжайте, забудьте в Мехико, посреди ваших честолюбивых интриг сцену, происходившую между нами; но помните, что везде и всегда вы найдете меня на вашем пути. Прощайте или, лучше сказать, до свидания!
— Одно слово, еще одно слово! — вскричал генерал в глубоком отчаянии. — Отдайте мне прах дочери. Увы — то единственное существо на земле, которое я любил.
Охотник смотрел на него с минуту с неизъяснимым выражением, потом голосом жестким и холодно-насмешливым произнес:
— Никогда!
Он вошел в грот со своими замаскированными товарищами.
Генерал хотел броситься за ним, но его удержали индейцы и, несмотря на его сопротивление, принудили остановиться.