— Это так; но вы как встретились с этим негодяем, полковник?
— Вы знаете, генерал, — отвечал тот нерешительно, — что я принужден для интересов нашего дела видеть довольно дурное общество. Этот негодяй сам пришел ко мне; я его расспросил и, зная ваше отношение к этому французу, я хотел сообщить вам об этом приобретении. Если я сделал что-то не так, — простите меня, и перестанем говорить об этом.
— Напротив, полковник, — с живостью вскричал дон Себастьян, — я не только не должен ничего вам прощать, но еще должен вас благодарить, потому что известие, сообщенное вами, явилось, как нельзя кстати. Впрочем, судите сами, я буду откровенен с вами, тем более что, кроме высокого уважения, которое я имею к вашему характеру, дело идет в эту минуту о наших общих интересах.
— Вы меня пугаете!
— Вы испугаетесь еще более, когда узнаете, что этот Валентин, этот француз, этот демон, неизвестно какими способами узнал о наших планах; мало того, начиная с меня, ему известны все наши сообщники.
— Боже! — вскричал полковник, вздрогнув от удивления, и побледнел от страха. — Но, если так, мы погибли!
— Признаюсь, что наша возможность на успех очень уменьшилась.
— Извините, если я буду расспрашивать вас, генерал, — продолжал полковник с волнением, — но в подобных обстоятельствах…
— Расспрашивайте, расспрашивайте, любезный полковник, не стесняйтесь!
— Положительно ли уверены вы в этом?
— Судите сами: за час до открытия театра, сам дон Валентин… вы слышите, не правда ли? Сам он приезжал со своими друзьями, без сомнения, разбойниками, находящимися у него на жалованье, в мой отель, где все мне открыл. Что вы скажете на это?
— Я скажу, что, если этот человек не умрет, то мы погибли безвозвратно.
— Это также мое мнение, — холодно сказал дон Себастьян.
— Как же, несмотря на это ужасное известие, вы решились показаться в театре?
Дон Себастьян улыбнулся и презрительно пожал плечами.
— Разве я должен был выказать посторонним, терзавшее меня беспокойство? Поверьте, полковник, только одна смелость может нас спасти; не забудьте, что дело идет о нашей голове.
— Постараюсь не забыть.
— Что касается этого человека, Царагате, я не должен и не хочу его видеть; действуйте с ним, как сами решите. Вы понимаете, что я не должен знать, как вы с ним условитесь, чтоб я мог доказать, в случае надобности, что я ничего об этом не знал; притом, вам известно, я не люблю крайних мер: вид подобного злодея был бы мне противен, тем более что я не терплю крови. Увы, — прибавил он со вздохом, — я был принужден проливать слишком много крови в продолжение моей жизни.
— Когда так, я право не знаю… — прошептал полковник.
— Я испытываю к вам полное доверие: вы человек умный, я уполномочиваю вас на все; все, что вы сделаете, будет хорошо. Вы меня понимаете, не правда ли?
— Да-да, — пробормотал полковник с угрюмым видом, — я слишком хорошо понимаю вас… Я вижу…
— Что вы видите? — перебил дон Себастьян. — Что если нам удастся, вы будете генералом и сонорским губернатором — перспектива довольно хорошая, как мне кажется, и стоит того, чтоб рискнуть чем-нибудь…
— Бесполезно было напоминать ваше обещание, вы знаете, что я вам предан.
— Конечно, я это знаю. Я оставляю вас. Более продолжительный разговор при лунном сиянии мог бы возбудить подозрения. Спокойной ночи! Приходите завтра завтракать со мною.
— Непременно буду, генерал! Спокойной ночи, целую руки вашего превосходительства.
Дон Себастьян надвинул шляпу на глаза, закутался в плащ и удалился большими шагами по направлению к улице Такуба, где находился его отель.
Оставшись один, полковник начал серьезно размышлять: данное ему поручение было чрезвычайно важно, потому что он, как нельзя лучше, уловил оттенок намеков генерала, и надо было действовать решительно, не компрометируя начальника, и действовать, как можно скорее, из опасения, что, если промедлить или если план не удастся, быть самому арестованным и расстрелянным через двадцать четыре часа, потому что мексиканцы, по примеру своих прежних повелителей-испанцев, не шутят, когда дело идет о политических возмущениях, и решительно пресекают зло в самом начале.
Положение было критическое; надо было решиться на что-нибудь, малейшее промедление могло все погубить; но в такой поздний час ночи где искать такого человека, как Царагате, который не имел постоянного жилища и вел жизнь, вероятно, весьма сомнительную?
Мехико, так же, как все большие города, имеет множество подозрительных домов, посещаемых мошенниками всякого рода, постоянно рыскающими по улицам, чтобы отыскивать более или менее прибыльные приключения под благосклонным покровительством луны.
Притом, хотя достойный полковник в продолжение своей жизни посещал общества довольно смешанные, он вовсе не желал идти один ночью в нижние кварталы города, в притоны воров и убийц, куда и при солнечном свете нельзя войти без опасения.
В ту минуту, когда полковник машинально поднял голову, бросив на небо отчаянный взгляд, ему показалось, что несколько подозрительных теней бродит около него. Полковник был храбр, тем более что ему было нечего терять. Он взялся за эфес шпаги, полураскрыл свой плащ, и в ту минуту, когда пятеро молодцов напали на него с длинными кинжалами, он стоял по всем правилам искусства, прислонившись левой ногой к столбу и намотав плащ на руку в виде щита.
Нападение было сильно; полковник храбро отражал его; притом все происходило по-мексикански, без крика, без зова. Тот, на кого нападают таким образом на мексиканской улице, считает себя погибшим до такой степени, что вообще старается защищаться, как может, не теряя времени, чтобы просить помощи, которая не явится.
Однако нападающие, имея оружие короткое и тяжелое, заметно уступали тонкой и длинной рапире полковника, которая скользила и изгибалась, как змея, и уже кольнула двух довольно опасно, так что другие начали размышлять и нападали осторожнее.
Полковник чувствовал, что они слабеют.
— Ну, негодяи! — закричал он, проткнув одного из разбойников, который тотчас повалился на мостовую. — Кончайте, черт побери!
— Остановитесь! Остановитесь, — закричал тот, кто, по-видимому, был главарем нападающих. — Мы ошиблись!
Разбойники сами этого желали и тотчас отступили на несколько шагов назад.
— Да, вы ошиблись! — закричал раздраженный полковник.
— Возможно ли! — продолжал первый. — Это вы, сеньор дон Хайме Лупо?
— Кто меня зовет? — спросил полковник, с удивлением отступая назад.
— Я, сеньор, друг!
— Друг? Странный друг, старавшийся убить меня.
— Поверьте, полковник, что если бы мы знали, с кем имеем дело, мы никогда не напали бы на вас, все это произошло вследствие недоразумения, конечно, достойного сожаления. Но вы извините…
— Но кто вы, черт побери!
— Как, сеньор, вы не узнаете Царагате?
— Царагате! — вскричал полковник с радостным удивлением. — Знаете ли, однако, что вы занимаетесь странным ремеслом?
— Ах, сеньор! Делаешь что можешь, — отвечал разбойник плачущим голосом.
— Гм! Стало быть, теперь вы сделались вором!
Негодяй величественно выпрямился.
— Нет, сеньор, я оказываю услугу вместе с этими благородными кабальеро тем, кто просит моего содействия.
Благородные кабальеро, видя, что дело улаживается миром, заткнули кинжалы за пояс и казались довольными этой неожиданной развязкой, кроме бедняги, который получил последний удар рапирой и просто решил отдать свою скверную душу дьяволу — довольно жалкое приобретение, будет сказано между нами, для духа тьмы.
— Разве кто-нибудь просил вашего содействия против меня, сеньор Царагате? — спросил полковник, вкладывая шпагу в ножны.
— Совсем нет, сеньор; я имел уже честь заметить вам, что вышло недоразумение. Мы ждали здесь одного молодого любезника, который несколько дней назад взял дурную привычку шататься под окнами любовницы одного сенатора, которому это очень не нравится и который дружески просил меня освободить его от этого докучливого человека.