— Ты много помогала мне в составлении и подготовке этого двухтомника, поэтому я хочу его посвятить тебе и сделал надпись: «Тосе — моему первому читателю, первому редактору и первому критику, как всегда — с любовью. Автор».
В этом издании практически все миниатюры были впервые собраны воедино и сопровождались репродукциями портретов из коллекции автора.
Подготовительная работа с редакторами из «Молодой гвардии» так захватила Пикуля, что после сдачи томов в производство он поделился со мной:
— Ты знаешь, появилось огромное желание продолжить работу над миниатюрами и написать ещё один том. Как ты на это смотришь?
— В общем приветствую, — ответила я. — Но тогда ты задержишь сдачу в редакцию рукописи «Барбароссы».
— Ничего, подождут, — продолжал он. — Просто я сейчас ещё более почувствовал, что миниатюры — совсем не пустяк. А напишу я третий том быстро, за зиму, потому что он у меня в голове. А весной сяду за Сталинград.
С 11 ноября 1989 года Валентин Саввич приступил к работе над очередным томом миниатюр. Как и запланировал, Пикуль всю зиму посвятил только им.
О пикулевских исторических миниатюрах сказать, конечно, надо. Я сделаю это в следующей главе. А здесь мне хотелось поделиться своими переживаниями, связанными с настроением писателя в процессе создания своих минипроизведений.
Когда Валентин работал над каким-нибудь романом, то короткое отвлечение на миниатюру было для него действительно отдыхом, на время выводящим его сознание из однообразия описываемой эпохи. Пикуль как бы оживал, у него поднималось настроение.
Но когда началась напряжённая работа исключительно над миниатюрами, которые шли одна за другой, то здесь проявились новые психологические нюансы.
Большинство миниатюр давались легко… Физически… Но только сейчас я до конца поняла недопустимость такой сумасшедшей работы. Что такое за ночь написанная миниатюра? Это спрессованная и пережитая автором за одну ночь сложная жизнь и часто трагическая судьба героя… Это радость удовлетворения за удавшийся труд… В следующую ночь рождается, проносит по жизни свой крест и умирает, забытый всеми, другой герой… Что-то в миниатюре не так… Радость предыдущей ночи сменяется писательской неудовлетворённостью собой…
И хотя Валентин, как мне казалось, оставался прежним, появилось ощущение какой-то непредсказуемости его настроения.
Во время работы над миниатюрами у него на столе оставалось множество цитат, записок, заметок, вариантов фраз, по тем или иным причинам не включённых в произведение.
Вот они:
«Писать надо — как пишут предсмертное завещание: честно, открыто, без похвалы себе и другим».
«Есть ходовая фраза — писатель в своих книгах. По-моему, это — мура и глупость. Нигде писатель не маскирует самого себя, как именно в своих книгах. Почитайте книгу, а потом поговорите с писателем: вы увидите, как не вяжутся книжные образы с тем, что говорил вам писатель… Заранее предупреждаю на случай моей смерти: я себя в своих романах не отразил, хотя в одном из них даже вставил подлинный текст письма ко мне любящей женщины, которая потом меня бросила…»
«В России прежде надо умереть человеку, чтобы его признали. Очень уж любят у нас покойничков! Тихие они лежат в фобах, не скандалят, ничего не просят».
«Мне уже немало лет. Но хотел бы я жить долго-долго… Даже не для того, чтобы писать. А лишь для того, чтобы учиться… учиться и учиться! Учиться — это самое великое счастье в жизни.
На этом — прощайте, мои дорогие читатели.
Я остаюсь с вами».
Согласитесь, невесёлая тематика, даже если сделать скидку на то, что, может быть, часть из сказанного предназначалась для уст героев миниатюр.
В те дни я проявляла большую активность, стараясь чаще отрывать его от стола. Он соглашался на небольшие вечерние прогулки, но на более продолжительные отвлечения от работы время терять не желал. Не соблазнялся даже походом на «чёрный» рынок и в букинистический магазин. Просил меня сходить одной. И, поясняя, что ему надо торопиться, сказал фразу, которую я не запомнила дословно, но впоследствии нашла написанной на листке.
«Старость застигает человека врасплох… Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».
В одно декабрьское утро обнаружила на столе предназначенное мне послание. Сверху ярким фломастером:
«Тосе — на память», внизу подпись — В. Пикуль.
Отпечатанный на машинке и затем правленный им текст гласил:
«Всё поругано, предано, продано…
Когда засыпают окна соседних домов, а улицы города, чёрные и грязные, становятся жутко-нелюдимы, будто нейтронный смерч уже поверг всё живое, в такие вечера душного предночья, задавая себе вопросы, на которые не дать ответа, думается чересчур жестоко. Извечная тема: что есть истина? По опыту жизни я давно извещён, что истины нет, она разбита в куски на триумфальных магистралях нашего идиотского века. А память подсказывает крутню вертушек магнитофонов, обилие юрких интервьюеров с чёрными гранатами микрофонов в руках, которые они суют тебе в морду — ради заключительной концовки: