Но сейчас отношение к Серову изменилось. Не особенно искушенная публика рассуждала просто: Серов написал оперу, и оперу очень хорошую, яркую, значит, все проповедуемые им теории правильны и имеют под собой твердую почву. Но музыканты, которых покусывал в своих статьях Серов, сплотились в своей ненависти к «выскочке» и «невежде» еще крепче. «Юдифь» им не нравилась, статьи возмущали.
Цитаделью этих врагов стала молодая петербургская консерватория. Она только год назад была организована Антоном Григорьевичем Рубинштейном с помощью Русского музыкального общества. Располагалась она на Мойке, окно в окно с квартирой, на которую недавно переехал Серов. Не зря юные консерваторцы, посмеиваясь, говорили: «Серов решительно против консерватории».
Однако цитадель не была монолитной. Если педагоги и администрация шарахались от одного имени Серова, то иные студенты поглядывали на балкон серовской комнаты, что виднелся из окон рекреационного зала, с любопытством и доброжелательностью. Наиболее смелые из них, «привороженные» замечательными публичными лекциями Александра Николаевича, восхищенные оперой и несколько бравирующие перед консерваторским начальством, прорывались к нему домой. Частыми гостями Серова стали молодые пианисты Славинский, Мицдорф и Лобанов, будущий композитор Петр Ильич Чайковский, будущий музыкальный критик Ларош. Их привлекала прежде всего музыкальная эрудиция Серова, его живая, остроумная, колкая, а иногда и ядовитая речь.
Каждого из молодых серовских друзей волновало: что такое искусство? Как научиться настоящим воззрениям на него? Как относиться к нему? Как приблизить его к народу? Да и нужно ли оно народу? Как совершенствовать свой талант и есть ли он, этот талант? Такие и подобные вопросы постоянно возникали во время разговоров, происходивших в обширной, заваленной нотами и книгами комнате. А хозяин, как только мог, подогревал энтузиазм спорщиков, рассевшихся в углу на диване. Он закидывал их ворохами иностранных газет и журналов, разыскивая какую-нибудь статью, с помощью которой рассчитывал поддержать или опровергнуть чье-либо мнение. Но иной раз он оставлял гостей на волю судьбы, а сам уходил к роялю или органу и целый вечер играл Баха, Генделя, Вагнера, Листа… Это казалось убедительнее всего.
Не все гости относились к Серову одинаково искренне. Если Чайковский никогда не забывал светлого впечатления, произведенного на него «Юдифью» и ее автором, если Славинскмй оставался рядом е Александром Николаевичем в самые суровые минуты его жизни, то Лароша приводило к нему только любопытство, в глаза он льстил, а за глаза поносил и посмеивался.
Постановка «Юдифи» на оперной сцене еще увеличила отряд поклонников Серова. Появились в нем и девушки. В шестидесятых годах XIX века русские женщины впервые начали думать о равноправии, о независимости и самостоятельности. В двух областях путь для женщины был издавна открыт — это в педагогике и искусстве. Обладательница таланта могла надеяться получить признание публики, а вместе с ним и известную независимость. Об этом признании мечтали все юные музыкантши, певицы, артистки. Но далеко не у каждой была возможность получить соответствующее образование, развить свои способности, чаще приходилось смиряться и довольствоваться скромной ролью учительницы или гувернантки!. Для того чтобы помочь даровитым девушкам, поборники женского вопроса отвоевали для них право поступления в консерваторию. Основное пополнение серовских последовательниц шло именно оттуда.
Девушки-консерваторки, так же как и юноши, не оставались равнодушными к тем вопросам, которые и перед ними ставила русская жизнь. И они искали человека более смелого, более прямого, более мудрого, чем те педагоги, которым они вручили свою судьбу.
Одна юная стипендиатка консерватории, Валентина Семеновна Бергман, прослушав несколько публичных лекций Александра Николаевича о музыке, побывав в театре на «Юдифи», решила, что только Серову она может высказать свои сомнения, только с серовским мнением согласиться.
И эта несколько экзальтированная особа, недавно изгнанная из пансиона за излишнее свободомыслие, страстно любившая музыку, стала со всем пылом шестнадцати лет стремиться к знакомству со своим кумиром. Но пока возможностей познакомиться еще не было — она принялась собирать о нем сведения как о человеке и музыканте. А слухи о Серове ходили самые разноречивые: одни говорили, что он остроумный и веселый, другие — что себялюбивый, хвастливый, третьи — оригинал, четвертые — злой, двуличный… Однако его редкая ученость и музыкальный талант признавались почти всеми полностью и единодушно. Но один только молодой пианист Славинский, посещавший его неоднократно, отзывался о нем с искренней любовью и энтузиазмом. Валентина Семеновна много раз приставала к Славинскому, чтобы он ее познакомил с Серовым, но тот отнекивался, оттягивал до тех пор, пока один случай не помог осуществлению заветного желания настойчивой девицы. Прогуливаясь по рекреационному залу, она весьма запальчиво выразила свой протест против консерваторского учения, утверждая, что вступила туда с горячим стремлением проникнуть во все таинства излюбленного искусства, а в результате чувствует, что начала его ненавидеть.