Мне приходится опустошить карманы.
***
Шаркая по ковру с англоязычной надписью, я слушаю, как гремят бутылки на кухне. Я уже давно вызубрил эту песню, аж от зубов отскакивала.
Если в доме гремят бутылки — значит, батя привёл «друзей».
Мать терпеть не могла собутыльников отца, прямо на дух не переносила, и каждый раз жужжала у него над ухом, пытаясь подначить батю закодироваться. А потом мать умерла, геморо… чё-то там, инсульт, в общем. Отец совсем с катушек слетел. Стал выпивать не после работы, якобы расслабиться, а конкретно так забухал, и уже больше не просыхал. Даже не помню, когда я в последний раз видел его трезвым. Наверное, в тот день, когда он мотался за своими документами на работу — батю уволили за прогулы. Это было года два назад. Отец не пил полдня, и больше я его с тем вдумчивым взглядом и тихой, молчаливой скорбью не видел.
Пьют ведь как раз для этого — чтоб расхрабриться, оживиться, может, даже вытянуться, гордо расправив плечи. А все эти думы тягомотные ни к чему — я и сам их ненавижу, могут загнать в… как же говорила школьная училка… а! Депрессию.
— Валера! — раздаётся пьяный крик моего бати. Я безрадостно снимаю с себя кроссовки. — Валера, блять! — повторяет мой старик, и я иду на шум.
Когда я прохожу по узкому коридору, в ноздри мне тут же забивается дым.
В маленькой кухне сидит четверо… нет, людьми их назвать язык не повернётся. Все уже глубоко пропитые, с опухшими рожами и наполовину пустыми ртами, зато всегда занятыми либо сигой, либо бутылкой.
Маме я поклялся, что никогда не стану похожим на них, но, дав это обещание, ровно через год я попробовал своё первое пиво, а там дальше по накатанной. Один сценарий для всех и каждого. Но я-то считал, что я охуеть, какой особенный, и меня вся эта хуита не коснётся. Она просто испытывает меня, преследует в лицах близких людей и знакомых, чтобы я точно просёк, что особенный, и имел живой пример, как запускать себя не надо.
— Валер. — Глядя на меня потухшими глазами, батя ударяет кулаком по столу, и всё на нём гремит. — Где водка?
— Так вы ж выжрали, — отвечаю я, кивая на бутылку, что стоит на столе.
Поверх стола лежит разноцветная скатерть. Как умерла мать, так она там и лежит. Никто её ни разу не стирал. Красивая белая ткань с узорами превратилась в прожжённую пыльную тряпку, всюду виднелись следы от чашек кофе, разводы пролитых соусов, другой лабуды, крошки, кусочки пепла, экскременты пиршествовавших насекомых. Сплошная антисанитария.
— Ты чё, — выебнувшись на меня, отец пробует подскочить на ноги, но вместо этого лишь с трудом поднимается и покачивается. Кто-то из его товарищей начинает дёргать его за руки, чтоб успокоить. Я же стою неподвижно и гляжу в пустые глаза потерянного отца. В них отражается печальный дух Муторая, как в окнах пятиэтажных домов на самой окраине посёлка — свет горит, но дома никого нет. — Метнулся и купил мне водки, — с трудом проговаривая слова, требует отец.
— Но я только вернулся. Мог бы позвонить.
— А мне похуй, что ты только вернулся, — кричит батя, размахивая кулаком. — На кой чёрт я тебя выкормил, если ты нихуя для отца сделать не можешь?! Пошёл отсюда, и чтоб без водки я тебя дома не видел. — Сгребая мой воротник, он пытается толкнуть меня обратно в коридор, но так вышло, что отталкивается сам и заваливается на стол. Всё добро, что эти синяки туда сложили, сыплется на пол. — Вали нахуй! Придёшь без водки, и я тебя отделаю!
— Да пошёл ты на хуй, — устало выдыхаю я, вызвав у отца ещё больший гнев. Сил бороться с его пьянством нет, злости я уже не чувствую, а договориться не получится. С пьяным в жопу легче подраться, чем добазариться, а я не хочу брать грех на душу. Отец никогда не бил ни меня, ни мать, и это единственное, за что я его уважаю.
На матерном потоке бати я уплываю обратно в прихожую, но кроссовки не надеваю. Ограничиваюсь сандалами. Всё-таки лето на дворе. Носки есть и достаточно.
— Не ты меня, сука, выкормил, — запоздало отвечаю я и вываливаюсь в падик.
***
— Вчера Светка ему отсосала, — докладывает Стёпа и тычет пальцем в Тараса.
Мы греем кости на лавке за зданием администрации, пока младшая сестра Стёпы носится на детской площадке.
Лично меня уже задрало, что этот придурок вечно таскает мелкую с собой. Говорит, что её не с кем оставить. Мать его в пятёре работает, а отчим — дальнобойщик. Вот и приходится мириться с тем, что на наших пацанских слётах последний месяц присутствует Олеся. Сейчас она ещё ничё, терпеть можно, это даже весело. Но через пару лет Олеську разнесёт, и она, как и любая баба, превратится в сварливую кобылу. Это судьба каждой тёлки.