Я начинаю дрючить эту несчастную ручку так, будто она кинула меня на деньги. И даже стучусь кулаком, мало ли, заело.
Но всё это не ошибка — об этом мне намекает взгляд седого и высокого пенсионера в костюме-тройке, что открывает дверь и вырастает в проходе.
Он глядит на свои наручные часы, а затем на меня, будто я потревожил его в обеденные часы.
— Вы не ладите со временем, да, девушка?
— Ох это время, — я пытаюсь отмахнуться от его тупого вопроса, выдавив улыбку. — Ну, вы же понимаете, у девчонок с ним проблемки. — Меня так и подмывает дёрнуть его за ус, когда мужик начинает хмурится.
— Я не впущу вас.
— Да что ты, — усмехаюсь я.
— На моих лекциях не будут присутствовать бестактные и вульгарные барышни, вроде вас. Если вы настолько не заинтересованы в учёбе, то я советую вам отчислиться и найти профессию в соответствие с вашими приоритетами.
— Чё?..
— До свидания. — Он захлопывает дверь прямо перед моим носом, и я снова слышу этого деда уже приглушённо.
Вот ведь старый козёл.
Я бью по несчастной двери и краем глаза замечаю дуэт пацанов, сидящих смирно на ближайшей лавке.
Судя по их униженному виду, они, как и я, тоже получили свою порцию оскорблений от хуевого профессора.
Но я не какой-то там кусок дерьма, по которому можно проехаться катком из завуалированных и высокопарных унижений. Он же по-любому назвал меня шлюхой? Я ему устрою!
Застегнув олимпийку, я двигаю на выход.
Уже на улице я огибаю это несчастное здание и ищу взглядом подходящее окно.
Со времён школы во мне осталось много авантюризма.
Я нахожу нужный кабинет и начинаю приглядываться к засаженным кругом деревьям. За зеленью здесь ухаживают особенно скрупулёзно. Каждый кустик выстрижен, будто все эти растения ежегодно отправляют на конкурс «Цветущий город». Москвичи, блин. Типичный большой город.
Попятившись назад на пару метров, я закатываю рукава и пригибаюсь к земле.
Ну ладно, думаю я, хрен меня кто вышвырнет!
Взяв хороший разгон, я взбираюсь на сгорбившийся дуб, или чё это за дерево… чёрт его знает.
Для меня главное, чтоб манящая к окну второго этажа ветка оказалась крепкой.
Проползая по ней, я встаю на ватные ноги. Моя героическая отвага привлекает внимания тех ребят, что сидят ближе всего к окну. Видеть столь ошалевшие лица — услада для моих глаз. Я подмигиваю паре шепчущихся девиц и толкаю окно ногой, чтоб шире распахнуть форточку.
Дальше дело за малым.
Наступив на карниз, я делаю широкий шаг вперёд.
— Благодаря заданным координатам, мы можем рассчитать маршрут от точки «а» до точки «б», — раздаётся голос того самого деда, что-то чертившего у доски. Про себя молюсь, чтобы этот мужик продолжал пиздеть. Попутно я забираюсь в помещение и плюхаюсь на подоконник. Парню, сидящему у самого окна, грожу кулаком.
Как только дед снова поворачивается к трибунам, я ныряю вниз.
По полу ползти как-то стрёмно и не по-пацански, но делать нефиг. Я иду вприсядку до проёма между рядами.
— Кто-нибудь помнит, что мы изучали на прошлом занятии? — выдержав короткую паузу, дед снова говорит: — Да, Марина, спускайся.
Я слышу, как скрипят половицы под чужими ногами, когда кто-то встаёт. Цокают каблуки на другом конце трибуны. Воспользовавшись моментом, я быстро спускаюсь тремя рядами ниже в боковом проёме, после чего сажусь на лавку. И уже по лавке подползаю к Овечкиной. Уж её-то кудрявую башку я узнаю из тысячи. Такой шевелюре могут позавидовать даже негры.
Заметив меня, Овечкина испуганно вздрагивает и зажимает рот ладонью. Я прислоняю палец к своей пасти и шикаю на неё.
— Как ты здесь оказалась? — спрашивает Лариса, хлопая округлившимися глазами.
— Жопой об косяк, — отшучиваюсь я, ища глазами старосту.
Пока у доски решаются какие-то важные экономические задачи, слухи о моём прибытии наконец-то доходят до нижних рядов и привлекают уйму внимания. Даже внимание старосты.
Овечкина продолжает доставать меня и трясти за руку, когда мой и Пашкин взгляды встречаются.
Я поднимаю брови. Он сердито хмурится.
Я закатываю глаза. Он крутит пальцем у виска.
Этот пёс портит мне всю малину. Сейчас я — звезда чудного утреннего шоу, и он не помешает мне насладиться триумфом.
***
Ладно, беру слова назад. Наслаждаться, реально наслаждаться вниманием у меня получается минут пять. Потом это всё превращается в настоящий заёб.
— Какого хуя они пялятся? — кивая на озирающиеся в мою сторону нижние ряды, спрашиваю я.
— Ещё бы они не пялились, — отвечает Лариса, пудрящая лицо.
Усатый дед объявляет начало перерыва. Вся эта шушера начинает расходиться, но не перестаёт поглядывать в мою сторону. Это реально меня раздражает. Я чувствую себя клоуном в цирке. Хотя это они, а не я, придурки и чудики.
— Лер, — снова говорит Овечкина, — пару дней назад ты навела шумиху в столовой. Сегодня залезла на пары Александра Сергеевича по дереву. — Я улавливаю в словах Ларисы некое осуждение… или обиду, и это меня не радует. Овечкина кидает косметичку обратно в рюкзак, где, походу, валяются одни бабские принадлежности, и прижигает меня взглядом. — Ты теперь в центре внимания.
— Это чё, плохо?
Лариса пожимает плечами и опускает глаза обратно в свой рюкзак.
— Ты совсем на себя непохожа, — произносит та и достаёт какую-то мелкую синюю коробку. — Держи, — она протягивает её мне не глядя. — Я купила тебе линзы.
Я тут же выхватываю линзы из её руки и с жадностью голодного зверя начинаю распаковывать коробку.
Действительно, в ней находятся несколько пар линз. Не передать словами, как это меня приободряет.
Я кидаюсь обнимать надутую Ларису, сгребая её локтем за шею. Она ойкает и поджимает губы, но я-то на опыте и знаю, как обращаться с дамами.
— Девчуля, — распеваю я. — Ты просто Богиня. Ты знала это? Знала, ну точно же знала! Богиня моя!
Овечкина фыркает, но я всё равно замечаю, как на её губах проскальзывает намёк на улыбку. На моих-то она уже давно сияет. Такое счастье привалило.
Спустя ещё минут пять Лариса демонстрирует мне свои навыки вставляния… или вставливания, в общем, помогает с линзами. Несколько раз эта пуделиха почти выкалывает мне глаз ногтями, и я даже обзываю её дурой вслух. Но она отвечает мне таким же резким «молчи, тупица», и даже это кажется мне подозрительно знакомым и приятным мигом.
Дальше я действительно молчу. Не хочу лишать Лерку зрения.
— Готово, — чуть погодя сообщает Овечкина.
Я открываю глаза и начинаю усиленно моргать. Чувствовать инородный предмет в глазу вообще не в кайф. Кулаком я протираю веки, а потом вдруг смотрю — и вместо расплывшегося тусклого месива передо мной удивительно чёткая и даже немного позабывшаяся картинка. Я вижу всё до мельчайших подробностей. У Ларисы… чёрт, у Ларисы ужасный прыщ на носу. Я же не должен ей об этом говорить, верно? Точно, не должен. Она расстроится, будет реветь, может даже ёбнет меня. Но если я ей не скажу, то она решит, что я хуёвый друг, и, возможно, потребует линзы обратно. А пока будет их выковыривать, заодно прихватит оба моих глаза. Нет! Я точно не должен говорить Ларисе о прыще. Она ведь только что пудрилась, соответственно, смотрелась в зеркало? Я не должен этого делать. Не-а. Ни за что.
— Со мной что-то не так? — спрашивает Овечкина.
Я накрываю рот рукой и отползаю назад.
— Лер?.. У меня что-то на лице?
— Да, — вырывается из меня. Я начинаю нервно трясти башкой, переча себе.
Лариса придвигается ближе и спрашивает шёпотом:
— Прыщ, да?
— Так ты знаешь? — убирая руку с лица, я судорожно вдыхаю.
— Ага. Всё утро пыталась его замазать, но он только больше становится из-за этого. — Она поджимает губы и собирается вставать. — Мне нельзя попадаться Васе на глаза. Вдруг он решит, что я уродина. — С этими словами Лариса плюхается обратно на лавку, и её плечи начинают мелко дрожать. — Он же тогда не позовёт меня на свиданку, Лер…