Выбрать главу

Куйбышев присел к столику, взял лист бумаги и, низко склонившись над ним при тусклом освещении, начал писать своему товарищу по самарскому подполью:

«Сильно мне захотелось побеседовать с вами на прощанье. Скоро ссылка. Тысяча верст, суровая мачеха моя — Сибирь, долгие месяцы и годы ссылки — все это стоит между мною и моими здешними друзьями, с которыми я пережил немало светлых минут. Выдержит ли дружба эти испытания?..»

Валериан Владимирович задумался, перестал писать. Он встал и начал шагать по камере, потом снова принялся писать:

«Сейчас ходил по камере, курил свою неизбежную папиросу (превращенную здесь в козью ножку)…

Что вам сказать о нашей здешней, так сказать, жизни? Я здоров и бодр. Большего при данных условиях от меня требовать нельзя, я думаю…

Внешне моя жизнь последнее время идет так. В половине шестого встаю. Напившись чаю, иду на работу в столярную мастерскую; в 12 часов обед, потом опять работа до 6 часов. После работы и ужина читаешь и засыпаешь с книгой. Время идет быстро с тех пор, как стал работать, и едва успеваешь зачеркивать в календаре прожитые дни».

Послышались приближающиеся шаги. Кто-то подошел к камере. Заскрежетал железный засов.

Куйбышев как бы очнулся и быстро набросал еще две, последние строчки:

«Надо сдавать письмо. Целую Вас и всех.

Валериан».

Куйбышев всячески пытался разузнать, что же происходит там, за тюремными стенами. Иногда доходили до него радостные вести о нараставшей революционной борьбе по всей стране, на фронтах. И он рвался на волю, туда, где так нужен был каждый боец.

Однажды Валериан Владимирович попытался организовать побег. Но этому помешал еще неразоблаченный провокатор Соловьев-Сапожков. Его преднамеренно посадили в тюремную камеру вместе с арестованными большевиками. Узнав от них о подготовлявшемся побеге, провокатор донес об этом в охранку. Тюремщики еще более усилили надзор за заключенными, особенно за Куйбышевым…

Но вот наступил и день отправки в ссылку.

Когда заключенным объявили об этом, Валериан Владимирович написал стихотворное обращение к своим друзьям, оставшимся на свободе:

Тянулась нить дней сумрачных, пустых, Но мысль о вас, о милых и родных, Тоску гнала. Улыбка расцветала, И радость бурная по камерам витала. Мы светло грезили о счастье дней былых. Мы в путь пошли под звуки кандалов, Но мысль бодра и дух наш вне оков, Когда увидели мы лица дорогие, Заботы милые, улыбки молодые, Веселый смех и ласку милых слов. И там вдали, в снегах страны чужой, Ваш образ милый, бодрый, дорогой Растопит лед суровой, злой неволи И воскресит мечту о светлой, гордой доле, О днях грядущих, наполненных борьбой.

Валериан Владимирович подозвал к себе товарищей по камере и прочитал им эти стихи. Они очень хорошо выражали настроение заключенных, и потому все охотно подписали их и переслали на волю своим партийным друзьям.

Перед отправкой в ссылку заключенным стали выдавать отобранные при аресте часы, деньги, документы. Тюремный надзиратель, выдавая документы, тщательно выверял анкетные сведения о каждом заключенном. Когда он прочел: «Валериан Владимирович Куйбышев, сын полковника», то добавил:

— Жаль, был бы теперь офицером…

— У нас он будет генералом, — послышалось в ответ.

Из Самары ссыльных отправили 25 января 1917 года, когда уже чувствовалось приближение революции. Поэтому тюремное начальство несколько ослабило строгости. Воспользовавшись этим, к высылаемым в тюремную камеру пришли попрощаться многие рабочие-партийцы.

И у тюремных ворот толпились сотни рабочих, пришедших проводить своих товарищей. Несмотря на трескучий мороз и снежную вьюгу, все терпеливо ожидали появления ссыльных.

Кто-то запел «Сижу за решеткой», и сотни голосов подхватили эту печальную мелодию.

Но вот из ворот стали выводить ссыльных. Звеня кандалами, они строились в ряды, а затем в окружении конвойных тронулись к вокзалу.

По дороге толпа провожавших настолько увеличилась, что полиция была бессильна разогнать ее. Где-то раздобыли цветы и бросали их ссыльным. А те подхватывали букеты и бережно несли в руках, предохраняя цветы от январского мороза.

«Да, значит, мы дороги рабочим, — думал про себя Куйбышев, слыша приветственные, сочувственные возгласы. — Они с нами… Мы теперь сильны, как никогда… И победа будет за нами!»

Пришли на вокзал. Ссыльных подвели к поезду и стали рассаживать по вагонам. Туда же конвойные вносили подарки ссыльным от рабочих: караваи хлеба, булки, калачи, колбасу, сало, одежду, книги, журналы. Подарков было так много, что их до вокзала везли на санях.

Поднимаясь по ступенькам арестантского вагона, Куйбышев оглянулся и ласково, благодарно посмотрел на провожавших, прокричав им бодро, приветливо:

— До свидания, товарищи! До свидания, друзья! Мы скоро вернемся к вам. Вернемся с цветами!

А затем, когда его ввели в вагон и поезд тронулся, он еще раз взглянул на провожавших сквозь оконные решетки и крикнул им:

— Не горюйте, друзья, скоро увидимся!..

«В. В. Куйбышев у станка на трубочном заводе в Самаре»
С картины художника В. Сварога.
«Приезд В. В. Куйбышева из ссылки в Самару».
С картины художника В. В. Соколова.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Потянулись длинные дни и ночи езды в душном арестантском вагоне, переполненном ссыльными. Ночью наверху мигала свеча. Внизу, под полом, монотонно громыхали колеса. За окном одна за другой проплывали станции, мелькая тусклыми фонарями.

Кое-кого из ссыльных страшила глухая, суровая Сибирь, где они будут обречены на холод и голод, на тяжкие испытания.

Наблюдая за душевными страданиями этих товарищей, Валериан Владимирович чувствовал, что многие из них нуждаются в нравственной поддержке. Он часто беседовал с ними, уверял, что Сибирь не так страшна, как она кажется им:

— Вот я побывал в ссылке и не в одной, а в трех: в Каинске, в Нарыме и в Иркутской губернии. Но, как видите, не погиб там, выжил… Выживете и вы, тем более что недолго придется быть там: ведь скоро, скоро революция…

Однажды, беседуя с товарищами, Куйбышев сказал им:

— Вот послушайте — прочту вам свое стихотворение.

Скоро свобода! И сердце невольно Трепетно бьется и жадно и больно… Искры мечты о неведомой дали В сердце больном так светло засверкали. Будет ли отдых глухому страданью? Будут ли силы отдаться желанью? Хватит ли силы забыть дни позора? Сердце вместит ли потоки простора? Поезд стучит монотонно до боли… Годы страданий, глухой, злой неволи Так приучили к больному ненастью… Силы нет верить ни жизни, ни счастью. Ветер ворвался с просторных полей. Бодростью, силой, свободой своей Он воскресил светлых грез красоту, Страстную жажду, святую мечту. Путник усталый! Кручину развей! Свергни кошмар долгих, тягостных дней! Верь: не убили всех сил палачи! Не говори же надежде: «Молчи!» Верь: будет счастье, придет и любовь. Силой и жизнью наполнится кровь. Смело и дерзко бокал жизни пей! Шире раскрой грудь для счастья лучей!