4-я армия сражалась на южном участке Восточного фронта против белогвардейских полчищ бывшего царского адмирала Колчака.
В то время Колчак был самым опасным противником Советского государства, так как его поддерживали не только кулаки и прочие внутренние враги советской власти, но и зарубежные империалисты, объединившиеся против молодой Советской республики с первых дней ее существования.
Американский президент Вильсон, которого В. И. Ленин считал «главой американских миллиардеров, прислужником акул капиталистов»[11], и английский министр Черчилль были главными вдохновителями и организаторами вооруженного нападения на Советскую республику. Им особенно был обязан Колчак. «Считаю отрадным долгом, — писал Колчак Черчиллю, — выразить вашему превосходительству глубокую признательность за ту материальную помощь и сердечную поддержку, которую Великобритания неуклонно оказывала нашей армии».
Большую помощь колчаковцы получали также и от Вильсона. Из американских военных складов отправляли Колчаку винтовки, пулеметы, орудия, самолеты, патроны, снаряды, обмундирование.
Помогая Колчаку, империалисты в то же время наживались. За их помощь Колчак расплачивался золотом, украденным у русского народа. Только американским и английским империалистам Колчак передал свыше ста тонн золота. Кроме того, из Сибири и Дальнего Востока интервенты в уплату за военное снабжение вывозили хлеб, мясо, масло, меха.
При поддержке своих зарубежных хозяев Колчак сумел посредством обмана и угроз мобилизовать огромную, четырехсоттысячную армию. Охрану колчаковского тыла взяли на себя интервенты. Их войска (около ста пятидесяти тысяч солдат и офицеров) захватили Дальний Восток и Сибирь, держали в своих руках железные дороги, хозяйничали в городах и селах, подавляли партизанское движение, помогая колчаковским полчищам продвигаться дальше к Волге.
Советской России угрожал опасный враг.
Конечно, Куйбышеву было известно о теснейшей связи Колчака с его зарубежными покровителями. Борьба с Колчаком осложнялась еще и тем, что положение внутри страны и в армии было весьма тяжелое.
Зимой 1919 года ожесточенные бои шли на юге Урала, где надо было добить белое казачество. Борьба велась в трудных зимних условиях. На фронте свирепствовали лютые морозы и бураны. Красноармейские части находились далеко от железной дороги, что сильно затрудняло их снабжение.
В январе 1919 года 4-я армия заняла Уральск, а в марте — Лбищенск. В рядах казачества началось разложение. Тысячи казаков сдавались в плен. Сопротивление было сломлено.
В боях за Лбищенск отличилась знаменитая Чапаевская дивизия. Куйбышев уже давно оценил выдающиеся способности ее командира Василия Ивановича Чапаева, недюжинный талант этого народного полководца, его отвагу и природную сметку. Когда Фрунзе принял командование 4-й армией, Валериан Владимирович порекомендовал ему назначить именно Чапаева командиром Александрово-Гайской бригады, а затем командиром 25-й стрелковой дивизии и, как впоследствии оказалось, не ошибся.
Впервые познакомился Куйбышев с Чапаевым во фронтовой обстановке. Как-то, объезжая воинские части, Валериан Владимирович зашел в избу, где находился красноармейский штаб. За простым крестьянским столом сидел сухощавый человек, среднего роста, одетый во френч защитного цвета и синие брюки. Куйбышев сразу заприметил его светло-синие глаза, острые, умные. Это был Чапаев. Склонив голову на руки, он пел вполголоса грустно, почти жалобно:
— Что так грустно поешь, товарищ? — с удивлением спросил его Куйбышев. Он знал, что недавно закончился победно бой, и потому эта песня показалась странной, неуместной.
Чапаев, недовольно посмотрев на незнакомца, продолжал свою печальную мелодию. За Чапаева ответил его неразлучный друг — порученец Петя Исаев. Высунувшись из другой комнаты, он шепотом объяснил Куйбышеву:
— Василий Иванович на разные голоса пост эту песню. Если плохо ему, он на грустный голос поет, если хорошо — на веселый.
— О чем же грустить? Врага отбросили — радоваться надо.
— Боеприпасов мало, продовольствие кончается, — угрюмо промолвил Чапаев, услышав разговор.
— Так я же привез вам и боеприпасы, и продовольствие, и обмундирование, и даже махорку, — весело заявил Валериан Владимирович.
— Привез? — недоверчиво спросил Чапаев. — А кто вы такой?
— Я Куйбышев.
— Ой! Неужто! — воскликнул Чапаев, вскакивая с места и здороваясь с Валерианом Владимировичем.
Чапаев проникся большой любовью и доверием к Куйбышеву, часто обращался к нему за помощью, зная, что тот его поддержит в любую, трудную минуту. А Куйбышев, в свою очередь, познакомившись ближе с Чапаевым, еще более оценил его.
У Чапаева было немало врагов. Троцкий обвинял его в партизанских замашках, привлек к судебной ответственности. Однако Куйбышев решительно выступил в защиту народного полководца и настоял на прекращении судебного дела.
Бывая в районе Чапаевской дивизии, Валериан Владимирович изучал ее личный состав, вел задушевные беседы с ее прославленным командиром. Не раз подвергая свою жизнь смертельной опасности, Куйбышев разъезжал по позициям, занятым полками Чапаевской дивизии, и своими пламенными речами воодушевлял бойцов на дальнейшую борьбу. После его отъезда чапаевцы были уверены, что обещанные патроны, сапоги, гимнастерки, шинели вовремя будут доставлены на фронт.
Но Валериан Владимирович знал, что, несмотря на большую помощь, которая оказывалась красноармейским частям, они еще во многом нуждаются. Всякое благодушие, всякая попытка приуменьшить трудности, скрыть армейские недостатки возмущали Куйбышева.
Однажды к нему явился корреспондент Российского телеграфного агентства. Валериан Владимирович коротко рассказал о положении на фронте. Каково же было удивление и возмущение Куйбышева, когда появилась большая статья этого корреспондента, в которой Куйбышеву приписывалось то, чего он не говорил.
— Но это было бы еще с полбеды, — негодовал Валериан Владимирович, обращаясь к политработникам. — Беда в том, что в статье есть мысли, которые я не только не высказывал, но и не мог высказывать. Разве я, член Реввоенсовета, ответственный за операции на огромном участке Восточного фронта, мог утверждать, что все обстоит благополучно, что можно быть спокойным?!
Куйбышев взял газету и в раздражении ткнул в нее пальцем:
— Смотрите. Статья буквально так, по-обывательски, и кончается: «Самарцы могут быть спокойны: Красная Армия их в обиду не даст». Я краснею от одного предположения, что кто-нибудь из товарищей подумает, что я мог это сказать. У Красной Армии, борющейся с лютым врагом — Колчаком, нет будто бы другой цели, как заботиться о «спокойствии самарцев»…
Валериан Владимирович привстал и, нервно ероша рукой свои волосы, зашагал.
— Я сроднился с самарским пролетариатом, — продолжал он. — Дорожу доверием, которое он мне оказывает. Но я совершил бы преступление против общей борьбы — и этого не простил бы мне сознательный самарский пролетариат, — если бы я в своей деятельности руководствовался исключительно его спокойствием. «Самарцы могут быть спокойны»! Если тут имеются в виду обыватели, то я предпочел бы, чтобы они успокоение находили в приеме валерьяновых капель, а не из моих уст. Рабочие же Самары знают, что они должны беспокоиться за судьбы революции…
На другой день в «Революционной армии», газете политотдела 4-й армии, было опубликовано письмо Куйбышева с негодующим протестом против лживой статьи корреспондента.
«…Быть спокойным, — писал Куйбышев, — в момент, когда происходит решительная схватка с ожесточенным и напрягающим все свои силы врагом, не удел пролетария. Бездеятельность в такое время недопустима, спокойствие преступно, и еще в десять раз преступнее звать к спокойствию и преуменьшать грозящую опасность.
Ложь, что мы уже создали для армии человеческие условия. Ложь, что у нас нет разутых и раздетых. Стыдно говорить это перед лицом страданий, переживаемых армией. Не самохвальство облегчит борьбу Красной Армии, а самодеятельность широких организованных рабочих масс при сознании грозности положения. Не спокойствие приведет рабочий класс к победе, а величайшее напряжение энергии и священная тревога за судьбы мировой революции!»