«Мистический анархизм», произведя крупный литературный скандал, погиб бесславно. Лето 1906 года Брюсов провел в Швеции: этой стране посвящен ряд стихотворений в сборнике «Все напевы».[17]
В 1907 году окончательно определяется новая «конституция» журнала «Весы»; во главе литературного отдела стоит «семерка»: Брюсов, Белый, С. Соловьев, Эллис, Балтрушайтис, Садовской и Ликиардопуло. Белому поручается «теоретическая секция»: почти в каждом номере журнала появляются его передовицы под общим заглавием «На перевале». На протяжении двух лет (1907–1909 гг.) Белый выступает как официальный идеолог символизма. 1907 год ознаменован ожесточенной полемикой «москвичей» против «петербуржцев», объединившихся вокруг издательства «Оры». Белый громил Блока, В. Иванова, Чулкова. Брюсов стоял в стороне, но искусно руководил военными действиями. Так подготовлялся кризис символизма. Красноречивое его выражение мы находим в письме Брюсова Чулкову (19 января 1907 г.). «Мэтр символизма» решительно заявляет, что период «исканий» кончен, что «декадентство» и «новая поэзия» больше не существуют и что наступает эпоха нового академизма. «Есть периоды в искусстве, — пишет Брюсов, — когда старые преграды разрушены и новые пути проложены. Не о завоевании еще новых стран надо думать тогда, а о том, чтобы прочно обосноваться в занятой земле, сделать ее в такой же мере своим достоянием, как давние владения души. Это периоды, когда творят Софоклы, Рафаэли, Расины, Гёте (второй поры деятельности), Пушкины. И это все — не люди, повторяющие уже сказанное, но завершители. „Декадентство“, и „символизм“, и „новая поэзия“, все эти школы умерли (ибо нормальная истина живет, ну, лет 17, 18, самое большее 20), но то живое, что было в этих школах, теперь это и должно дать свой росток… Периоды, о которых я говорю, это периоды, когда основываются академии и утверждаются их правила. Но истинные создатели все-таки они, „академики“, а не деятели „Sturm und Drang“. Сознаю, насколько увлекательнее роль вечного завоевателя, вечного „кочевника красоты“ („Разве есть предел мечтателям“), но, подчиняясь мигу истории, говорю, как легендарный римский легионер: „Sta, miles, hic optime manebimus“.»
Литературная революция для Брюсова кончена; теперь, добившись всеобщего признания и увенчанный лаврами, он может открыть свое подлинное лицо: маститого академика и поэта-лауреата. «Sturm und Drang» был для него только средством: он— не революционер, а олимпиец. Этот новый лик Брюсова-академика превосходно зарисовал А. Белый в своей книге «Между двух революций». «Брюсов, — пишет он, — казался спокойным, поэтом в расцвете таланта, физических сил и ума; нас пленял своим мужеством, стойкостью и остротою подгляда в феномен искусства и трезвою практикой, позволявшей ему управлять миноносцем „Весы“. Ведь последствия злоупотребления морфием не сказались еще; и не выявилась его загубившая страсть: покорять и какою угодно ценою господствовать над кем угодно; этот спорт его скоро довел до азарта…» Белый с большим мастерством изображает мэтра: «Бывало звонок и громкий голос в передней: „Борис Николаевич, я к вам на минуточку“. Отворялась дверь, и протягивалась его голова в широкополой шляпе, с лицом, дышащим и здоровьем и силой, с заостренной черной бородкой; глаза прыгали, как мяч, со стены на тебя, с тебя на письменный стол, быстро учитывая обстановку… Стремительно сдернув пальто, развертывал носовой свой платок (стереть с усов сырость) и, сжавши пальцы, прижав их к груди, точно ими из воздуха что-то выдергивал, он порывистыми шагами из двери — раз, два, три; руки быстро выбрасывались, чтобы схватиться за кресло, над которым он, выгибая корпус, раздельно докладывал о причинах внезапного появления…»
Осенью 1907 года Брюсов знакомится с В. Ф. Комиссаржевской и переживает недолгое, но пламенное увлечение артисткой. В дневнике краткая запись: «Встреча и знакомство и сближение с В. Ф. Комиссаржевской. Острые дни и часы. Ее приезд в Москву. Перевод „Пелеаса и Мелизанды“. Позднее в Петербурге на первом представлении. Провал пьесы. Замечательная ночь». Превосходный перевод Брюсова пьесы Метерлинка выходит в издательстве «Скорпион» (М. Метерлинк. «Пелеас и Мелизанда». Стихи. Перевод В. Брюсова. «Скорпион», Москва, 1907). В том же году Брюсов выступает как ученый-пушкинист: он проделывает большую и ценную работу над текстами лицейских стихотворений Пушкина (В. Брюсов. «Лицейские стихи Пушкина». Кн. «Скорпион». Москва, 1907).
Рядом с Литературно-художественным кружком возникает в Москве «Общество свободной эстетики». И там и здесь Брюсов играет первую роль. В своей книге «Между двух революций» Белый дает удивительные по сходству «моментальные фотографии» посетителей «Свободной эстетики». Вот — художник Валентин Александрович Серов: «Застенчивый, скрытный, угрюмый… Голубые глазки щурились напряженно от яркого света… Он высиживал заседания — широкоплечий, квадратный, совсем небольшого росточка… Непоказный человек; с виду — дикий, по сути — нежная мимоза; ум вдесятеро больший, чем с вида. Талант тоже вдесятеро больший, чем с вида». Вот — художник Судейкин: «Еще молодой, густобровый, одетый со вкусом, причесанный, в цветном жилете, с глазами совы, как слепой, круглолицый и бледный брюнет этот с бритым лицом, привскочив, остро схватывал мысль». Его жена — артистка «Олечка Судейкина»: «Хрупкая, юная, очаровательная блондинка, неглупо щебечущая, точно птичка, напоминала цейлонскую бабочку плеском шелков голубых и оранжевых в облаках бледных кисей». Третий художник — Сапунов: «Как месяц сквозной, меланхолик, чуть сонный, склоненный, как сломанный… вид имел такой, что вот-вот он опустится в волны плечей и шелков, над которыми встал он». Постоянными гостями «Эстетики» бывали супруги Гиршманы. Он — меценат и коллекционер «чопорно-скромный, чванно дравший свой нос, с развязной скромностью пятивший грудь, упорно протискивался между нами». Его жена — Генриетта Леопольдовна — знаменитая московская красавица, «бледно-грустная, нервная, юная эта брюнетка питала симпатию к Брюсову, томно рождаясь из дыма фиолетово-жемчужных кисей; энергичным и резким движением приподнимала свой веер к точеному носику, бросив в пространство тоскующий взгляд». Посещал «Эстетику» и молодой писатель Борис Константинович Зайцев. Белому он казался «студентом Борей», «отпустившим чеховскую бородку». «По окончании курса надел он широкополую шляпу, наморщил брови и с крючковатою палкой в руке зашагал по Арбату… По существу, он был еще „Борькой“ (по слову жены), которому хотелось сигать, похохатывать, дрыгая ногой: совершенный козельчик! Зачем этот иконописный лик, с профилем, точно вырезанным из пахучего кипариса?» Другой молодой литератор, Владислав Фелицианович Ходасевич, внушал Белому резкую антипатию. Он пишет не его портрет, а карикатуру: «Капризный, издерганный, самоядущий и загрызающий ум развивался за счет разложения этики… Вздев пенсне, расчесавши проборчиком черные волосы, серый пиджак, застегнутый на гордую грудку, года удивлял он нас умением кусать и себя и других».
17
В 1906 году выходит книга: Эмиль Верхарн. Стихи о современности в переводе В. Брюсова. «Скорпион». Москва, 1906.