Вот несколько месяцев дебатировалось, и даже в научных кругах, состояние выбросов 4-го блока. Дело заключается в том, что у специалистов, и работающих непосредственно на станции, и у специалистов Гидромета, была точно измерена динамика выбросов. Первый, самый мощный выброс, который миллионы кюри активности в виде благородных газов и иода выбросил на большую высоту, почувствовали практически все страны мира. Затем несколько дней активных выбросов радиоактивных частиц – топливных в основном – за счет горения графита, затем прекращение выбросов этих топливных частиц где-то со 2 мая, потом разогрев топлива за счет подушки, которая там была, и выделение уже сепарированных частиц, таких как цезий, стронций, и распространение их примерно до 20–22 мая в известных районах, с известными участками загрязнения. И постоянное снижение, начиная уже с 3, 4 и по 5 мая суммарного уровня активности, выбрасываемой из 4-го блока. Но поскольку огромное количество техники, распространявшее ранее выброшенную активность на своих колесах по разным площадям, и пылеперенос в сухое лето увеличивали число пораженных зон, то все это связывалось с тем, что реактор живет и продолжает выбрасывать радиоактивность из себя в возрастающих количествах. Конечно, это создавало нервные настроения для тех, кто там работал, и для тех, кто проводил дезактивацию, потому что им казалось бессмысленным проводить дезактивационные работы до тех пор, пока из 4-го блока что-то выделяется. При этом возникали и избыточные проекты типа «поставить тюбетейку на 4-й блок» – проект, с которым я боролся начиная с мая месяца, на мой взгляд, совершенно бессмысленный. Тем не менее, разными организациями такие работы велись, создавались различные проекты такой внешней оболочки, которая если бы была поставлена, только затруднила бы последующие работы по сооружению укрытия и никакого эффекта, конечно, с точки зрения выноса радиоактивности аэрозольной не дала бы. Но вот настолько сильны были эти разговоры – что все-таки реактор чадит, выделяет радиоактивность в заметных количествах, – что были получены команды на изготовление разного рода таких покрытий. Они создавались, испытывались, но дело кончилось тем, что одна из последующих конструкций, поднятая вертолетом, тут же рухнула на землю во время испытаний, была полностью смята, – и от этих проектов отказались. Но под влиянием слухов, неточной информации и рождались эти проекты, и их пытались реализовать. И если бы они, не дай бог, были реализованы, то они бы только затруднили работу.
Мне вспоминается, во время войны было все-таки два сорта информации. Прежде всего та, которая появлялась ежедневно в наших газетах: сообщения ТАСС – где мы отвоевали занятые немцами пункты, где мы отступили, где мы взяли большое количество пленных, где мы потерпели какое-то частное поражение; это была точная официальная информация, которая давала представление о радостных или горьких событиях на фронте. А наряду с этим было много журналистских очерков о конкретных боях, о конкретных людях, о героях и тружениках тыла и так далее. Так вот, наша пресса очень много давала информации второго типа: о людях, об их впечатлениях, о том, что там происходит. При этом очень мало давалось информации типа ТАССовской, регулярной: что и как на сегодняшний день произошло, что изменилось. Вот в этом был, по-моему, дефект информационной системы – во-первых. Во-вторых, было мало выступлений ученых, специалистов. Я вспоминаю одно-единственное выступление профессора В. И. Иванова из МИФИ (большая статья которого была помещена), где он просто пытался разъяснить: что же такое эти самые бэры и миллирентгены, на каком уровне они представляют реальную угрозу для здоровья человека, на каком уровне они не представляют реальной угрозы, как нужно вести себя в условиях повышенного радиационного фона. Вот это была, пожалуй, единственная – если я чего-то не забыл – статья, которая произвела полезное, такое трезвое действие на окружающий мир. Но число таких статей должно было быть, конечно, увеличено. Представляется мне, что излишне скромно и осторожно писалось и о том, что же произошло на самой станции, почему произошла авария, в чем здесь и чья вина – реактор ли плох, или какие-то действия персонала были из ряда вон выходящими. Конечно, об этом писалось много, но на самом деле полной картины того, что, почему, как происходило, мне кажется, ни один человек еще по-настоящему и не знает. В общем, эта чрезвычайная, трагическая, тяжелая, масштабная ситуация требует не просто мобилизации больших информационных ресурсов, но и очень творческого, очень грамотного использования этих ресурсов для того, чтобы в нужной последовательности, в нужном объеме население получило сведения о происходящем, чтобы относилось к информации с полным доверием. И, главное, с возможностью эту информацию использовать для каких-то либо практических действий, для того чтобы проявить там, где нужно, беспокойство, – а там, где нужно, наоборот, успокоиться. Чтобы это было довольно регулярно, а не неожиданно. В общем, это все чрезвычайно важные вопросы. Иногда даже мне кажется, что событие такого масштаба могло бы иметь и специальную газетную рубрику. Опять же состоящую из двух частей: часть этой рубрики должна быть чисто официальной – от Правительственной комиссии, давать точную информацию к тому моменту, когда эта рубрика выходит, – ну а вторая часть – эмоциональная, описательная, с личными точками зрения. Это серьезный вопрос: как, в каком масштабе освещать подобные крупные, очень неприятные и тяжелые события, затрагивающие и беспокоящие практически все население страны, да и не только нашей страны.