— Я не на больничной койке лежать приехал. У нас много работы. Давайте поторопимся. Обратный путь займет около двух часов. Главному тренеру не положено опаздывать на занятия — плохой пример для подражания.
К деньгам он относился бесстрастно. Меркантильности в нем не было ни на гран. Блага и комфорт его не привлекали. Он был неизлечимым... трудоголиком-идеалистом. Материальное находилось на последнем месте. Лишь однажды он признал, что, увидев в окрестностях Монреаля во время Олимпийских игр 1976 год а уютный коттедж, проникся желанием построить такой же в тихом месте под Киевом. Игорь Михайлович узнал об этом и повез как-то Васильича в живописный уголок на Киевщине. Вскоре там был возведен деревянный сруб, похожий на тот, что Васильич видел в Канаде. Он с удовольствием приезжал сюда — накопившуюся усталость как рукой снимало. Когда выдавались редкие дни, а то и часы отдыха, он приглашал:
— Поехали в «деревяшку»...
Когда в команду стали стекаться легионеры, он потребовал от них знания русского языка, хотя бы на обиходном уровне. Зачем? Ведь, казалось бы, все можно пояснить на макете. Нет, ему был необходим личный контакт с игроком и увиденное в его глазах понимание поставленной задачи. И еще он ежедневно добивался от иностранцев, чтобы те прониклись атмосферой и духом динамовского клуба. Чтобы не были пришлыми ландскнехтами, а ощущали себя частицей клуба со славными традициями. Васильичу это удалось, как удавалось почти все задуманное им. По окончании выигранного в Александрии матча XI чемпионата страны, когда Лобановского уже не было с нами, Чернат, Пеев, Идахор не скрывали слез — чемпионом стал «Шахтер», победивший «Закарпатье». Почти все легионеры из дальнего зарубежья, о Белькевиче и Хацкевиче не говорю, брели в раздевалку как на Голгофу.
Каждый телефонный звонок от Лобановского я ожидал с трепетом. Особенно после интересной игры в итальянском, испанском, английском чемпионатах. Обычно Васильич начинал с «взрыхления»:
— Что нам скажет профессионал со своей дилетантской точки зрения?
Я, словно опоздавший на урок школяр, начинал в общих чертах обрисовывать увиденное накануне. Но он не давал выговориться:
— Нет, давай по линиям. Начнем с вратаря. Потом — защита, хавы и нападающие.
Приходилось возвращаться на «круги своя». Он слушал очень внимательно. Если мое мнение совпадало с его — прерывал:
— Молодец, что подметил.
К большому сожалению, подведение итогов почти всегда заканчивалось одинаково: где-то споткнусь — и сразу слышу в трубке:
— Ну, натурально дилетант. Как я тебя столько лет терплю? — из трубки доносились прерывистые гудки...
Лобановский редко менял свое мнение о ком-то или о чем-то. Он был очень тонким диагностом. Его первое впечатление, вынесенные оценки со временем почти всегда подтверждались. Правда, бывали случаи, когда он менял свое мнение. Мне доставляло удовольствие напомнить ему о первоначальной точке зрения. Тогда он хмурился, но не сердился:
— Ну, что ты привязался? Да, было такое мнение, но я же с ним в корне не согласен.
Он оставался верен людям, с которыми работал прежде и, вернувшись в «Динамо», вновь окружил себя ими: Анатолий Пузач, Владимир Веремеев, Михаил Ошемков вошли в круг его ближайших советников. С ним можно выло вести конструктивную полемику — он отвергал сладкую лесть и патоку дифирамбов.