Понимающе кивнув, Валера порылся в карманах и протянул мужику немного мелочи. Тот дыхнул таким перегаром, что Валера отшатнулся, но сразу же одернул себя. Нельзя. Если неприкаянные будут шарахаться друг от друга, как выжить? Валера расчувствовался. Словно увидел в пьянчуге себя: одинокого, ненужного. Оба изгои в этом несправедливом мире.
– Ах, вот ты где, остолоп безмозглый, – подскочила к пьянице краснощекая дородная тетка в длинном овечьем тулупе и принялась громко и визгливо голосить:
– Я весь город с утра оббегала, все больницы и вытрезвители обзвонила. Жить надоело?
Тетка схватила мужика за шиворот и привычным рывком поставила на ноги. Тот покорился, робко запричитав что-то нежное, виноватое, но от Валеры не ускользнуло его заметно повеселевшее выражение лица.
– Нюрочка, да я чуть-чуть… чессс слово…
Валера словно получил под дых. Этот пьянчуга предал его, ловко обманул, сыграл на чувствах! А больше всего мучила зависть. Даже такой вот кому-то нужен. О нем беспокоятся, ищут, заботятся. Шапка серая, вручную связана, коленки на трениках заштопаны.
Он вытер слезы, навернувшиеся то ли от мороза, то ли от досады. Выпить захотелось сильнее. Прав Гольдберг, прав. Только Ободзинский не сдается! Он будущая звезда! Еще прославится на весь мир, и тогда они все пожалеют, что не ценили, не понимали. Чувствуя, что спасительная злость вот-вот снова перейдет в опасную жалость, он зашагал в филармонию, стараясь удержать волну задора. Да! Сейчас пойдет на концерт и заставит трепетать сердца, рыдать от восторга!
К первому отделению он накрутил себя, как ковбой перед родео. Чтобы чуть отвлечься, прислушался к разговору парней.
– Глянь! Глянь, какая герла сидит!
– Раскосая, – прищелкнул языком Гольдберг. – Как восточная принцесса.
Валера протиснулся вперед и поискал глазами ту, о которой все говорили. И мир стал другим. Каким не хотелось делиться. Валера намеренно обошел кулисы, чтобы не глазеть из толпы, где стал бы одним из многих. Приподняв тяжелую портьеру, он смотрел на кудрявые локоны, убранные в банты. Живая, румяная девушка что-то восторженно шептала на ухо подруге и иногда мягко смеялась, выслушав ответ.
– Сейчас на сцену выйдет будущая звезда по вокалу…, – Валера услышал, как объявляли его выход.
Отделение открывалось песней Битлз «She loves you», где он не только пел, но и играл на контрабасе. В элегантном черном костюме, легкой походкой прошел сперва к микрофону. Прицелился взглядом, выцепив девушку из толпы, и поздоровался, словно никого кроме них в зале и не было. Она распрямилась, будто почувствовала то же самое.
Валера подошел к контрабасу, задержался на несколько мгновений и мягко, почти любовно обхватил гриф.
– She loves you, yeah, yeah, yeah!
Струны нетерпеливо гудели, а тонкие и гибкие пальцы летали по ним, словно то был не контрабас, а страстная женщина, из чьей груди музыкант вырывал низкие протяжные стоны. Зал замер, не зная, что завораживает больше: пение Ободзинского или то, как он играет на контрабасе. Сорвалось в воздух и мягко осело «ля».
Следующей исполнялась «Ямайка». Валера закрыл глаза, под тонкой кожей заходили мышцы. Он должен произвести фурор! Руки летали стремительно, не давая перевести дух ни зрителю, ни инструменту. И как только музыка смолкла, раздался оглушительный взрыв рукоплесканий. Кричали «браво», «бис», не желали отпускать, долго аплодируя перед давно опущенным занавесом.
Валера на крики «бис» не вышел. Он смотрел, спрятавшись за сценой, во второй ряд, где темноволосая девушка поднялась и медленной походкой направилась между рядами. Зачем выступать на «бис», если она уходит? Он бросился следом.
Гольдберг стоял в коридоре возле гримерки:
– Валер! Ты был великолепен! Это такой сеанс!
Однако мысли о славе, стремлении кому-то и что-то доказать, так терзавшие перед концертом, куда-то выветрились. Ободзинского интересовало совсем другое:
– Слушай, а танцы сегодня будут?
– Танцы? – удивленно переспросил Гольдберг. – При чем тут танцы?
Потом увидев, как помчался в сторону раздевалок Валера, понимающе хмыкнул и прокричал вслед:
– Будут! Будут танцы!
Валера пытался просочиться сквозь толпу, не упуская взглядом стройную девичью фигуру. Однако его останавливали зрители. Приходилось здороваться, принимать восхищение и благодарить за комплименты.
Переживая, что она уже ушла, Валера озирался по сторонам у раздевалок. Наконец облегченно вздохнул, увидев освещенное зеркало, в котором отражались изящные тонкие пальцы, поправляющие темную челку. Девушка переговаривалась с подругой, обнимавшей ее за плечи. Решительно шагнув к ним, Валера замер. Невысокий парень с противной родинкой на щеке забрал у подруг пальто и отправился в гардероб сдавать. Когда тот вернулся и по-хозяйски положил номерки в сумочку блондинки, Валера расслабился. И парень, и даже его родинка вдруг стали совершенно обычными. Не то, что эти брови дугами и лицо, залившееся румянцем, в ответ на приглашение: