Когда Снежана вылетела из аудитории и поляк, стоя у доски, заверещал - староста забыла, как дышать. Предводительница студенчества с трудом удержала падающую нижнюю челюсть. Сонливость мгновенно спала с неё так же, как со всей аудитории. Обведя взглядом присутствующих, Даша хмурит брови. Нельзя показать народу, что ситуация без контроля, что любой может вот так, запросто, без ведома старосты, убегать с занятий. Тем более препод по экономике - нетипичный и от него можно ожидать любых провокаций.
Она кажется сейчас себе отлитой из бронзы, но поднимается-таки с места и произносит:
- Казимир Владиславович, простите нас и Снежану Янович. - На Дашку со всех сторон устремляются обалдевшие взгляды друзей, а Васильчиков сжимает её ладонь под партой. - У неё чрезвычайные обстоятельства. Младший брат - инвалид. Ребёнок тяжело болен. Янович в срочном порядке звонят из детской поликлиники. Если что... Порядок такой. М-м... Понимаете, требуется её присутствие. У человека тяжёлая ситуация в жизни... - В последней фразе каждое слово бьёт по ушам, как молот по наковальне.
Кроша в ладони остатки мела, поляк шипит в ответ:
- У кого ещё тяжёлая ситуация в жизни - покиньте кабинет.
Глава 3
I
К сорока пяти годам Никола Дятловский защитил докторскую, надорвал сердце и почти вырастил сына, Евгения. Воспитание ребёнка казалось профессору занятием простым и необременительным. По воскресеньям Николай Николаевич завтракал с сыном, а в Новый год ещё и ужинал. И так продолжалось пятнадцать лет. Мальчик вырос дерзким, лицо его было серьёзным, а взгляд циничным. В свои пятнадцать он презирал учителей, а в каждом из взрослых искал фальшь. В конце концов профессорский сын укрепился во мнении, что мир есть ложь, а его обитатели - подлецы. Значит, можно быть свободным от их правил и жить по своим.
Отец не подозревал, что его мальчик на уроках истории пытает учительницу вопросами по Конституции. Почему, имея свободу митингов и демонстраций, он, Евгений Дятловский, не может запросто выйти на улицу и поразмахивать флагом любимой футбольной команды так же, как флагом СССР? И уроки физики Евгений срывал регулярно, проповедуя идеи Теслы. Физичка после инцидентов всякий раз тащила его к директрисе. Там она визжала и размахивала руками, но толком ничего объяснить не могла. Женя хлопал глазами, узкими, как у индейца, и, пожимая крепкими плечами, твердил, что задал учительнице один вопрос, простой, про энергию.
Любые конфликты гасила мать в бездонной мягкости своей дипломатии. Первая супруга профессора Дятловского была женщиной приятной внешности, работала переводчиком в научной сфере и помогала школе год от года улучшать показатели. Поэтому её сын жил по правилу: что позволено Юпитеру, то не позволено большинству учащихся. Мама Евгения была мудрее и старше своего мужа, поэтому тот существовал в неведении о проделках единственного наследника рода Дятловских. В его глазах Женя, несмотря на двухметровый рост и басистый голос, оставался младенцем, который жмурится от поцелуя в лоб и на Новый год желает получить ещё одного плюшевого зверя и заводную машинку. Николай Николаевич оставался единственным человеком на земле, кому «младенец» Женя ни разу ни нагрубил. Случай не представился.
День и ночь старший Дятловский служил одной древней богине. Любовь своего жреца Наука не делила ни с кем. Но вдруг тандем разбила незваная гостья - сердечная недостаточность. Она, как судебный пристав, вынесла молодому профессору приговор в виде лишения свободы сроком на три месяца с отбыванием в больничной палате. И только в неволе, вдыхая запах лекарств и часами напролёт стоя у окна с видом на больничный дворик, он понял, что и не жил: друзей растерял, женщин не любил, а в окне машины времени уже горит надпись: «Почти пятьдесят».
От тоски его спасло обыкновенное для носителей ума, чести и совести эпохи социализма чудо - одноместный номер цэкашного санатория. Впервые в жизни советский учёный, до мозга костей преданный родине и своей лаборатории, ощутил себя в отпуске. Ночью он спал, днём ел по пять раз и купался, то в бирюзе лесного озера, то в жемчуге лечебной ванны. И дышал. Как он дышал! Так, что кружилась голова. Лес манил и не отпускал из мохнатых объятий. Ёлки, похожие на спину спящего динозавра, подпирали небо и тянули лапы к балкончику профессора. Можно коснуться новорождённых веточек, ощутив на ладони мягкость молодых иголок. Любой штрих этой невыносимой для профессора красоты проникал в его сердце и заражал томлением каждую клеточку его расслабленного тела. В такие минуты рекомендации санаторских эскулапов казались ему бессмысленным брюзжанием, и он закуривал, любуясь ритуальными танцами белок.