Натахину родную деревню трудно было назвать просто селом, разве что царским: дома крепкие, как грибы белые, дороги асфальтированные, заборы расписные, во дворах цветы райских окрасок, и мёдом пахнёт и молоком. А клуб сельский - дворец настоящий, пусть не огромный, но дворец, гордость всех жителей. И в клубе на дискотеках самой желанной была Полина. Хлопцы обожали её, словно кинозвезду, и наперебой приглашали на медляки, отчего младшая сестра, присутствие которой в клубе оставалось незамеченным, иногда ревела, пока веки не опухнут, но к следующему вечеру танцев приободрялась и выпрашивала у Полины кофточку с блёстками и тени с блёстками. Та вздыхала и давала что-нибудь одно и никогда, никогда не заходила в клуб вместе с младшей сестрой, только с одноклассницами.
Вот так, на протяжении долгих лет Наталья глотала унижения и протягивала руку. Со смирением устроилась бухгалтером «куда взяли по Валеркиной протекции» и верила: взойдёт её звезда, - потому уж Саньку она не упустила. Она вырвала его пьяного из рук жены и матери - женщин деревенских, простых. Не понять им, какое он сокровище - проводник в элитную жизнь. Дверь с нарисованным очагом вот-вот должна была отвориться, и Наталья Лазаревна обрела второе дыхание.
Карьера домохозяйки складывалась на порядок успешнее: готовила она как в элитном ресторане, простыни крахмалила как в панской усадьбе, а рубашки мужские выбеливала до голубой прозрачности. На пятый день сожительства с Натальей Лазаревной Санёк привык хрустеть простынями и есть из серебра. Рубахи теперь он меняет по две на день и в мыслях ухмыляется матери, которая ни одного пуловера ему не постирала, «покуда ни заляпаецца». Но сегодня Санька не переоделся. Вот так - поел с аппетитом и уснул, разомлев на солнце, как египетский кот.
Иногда Саньке приходится поднимать веки, чтобы ресницами задержать стрелки часов - раздутого тикающего ромба, который он сам повесил над письменным столом. И всякий раз взгляд его падает на борцовскую спину Натальи Лазаревны, одетую в толстовку чёрного бархата, и, не найдя эстетики, взгляд поднимается к бантику, вписанному в копну её волос, окрашенных китайским блондом. «Что за чушь? Опять бантик нацепила!» Он, Санька, просил же... Мечта о рае не вынесла такой пошлости и сползла к лысеющему затылку хозяина. «Бантик в её возрасте... А волосы-то стоят, как у депутатки на сессии». Саньке Гацко хочется плюнуть - невозможно дважды залечь в один и тот же шезлонг. И мать изводит второй день - и кто додумался ей сотовый подарить?... Чтоб его.
Пятнадцать пропущенных звонков терзают совесть сына. Ну да ладно, было бы что по делу, так нет, истерики одни: то умереть грозиться, то Натаху убить. «Гэткая зараза, причапилася да хлопца... Сыначка, вяртайся да дому, дзиця трэба гадаваць...Что ж ты робишь, абасранец, ну пагадзи, я табе задзелаю...» - звучит мамин голос у Саньки в голове, и трубку поднимать не надо. Проклятая телепатия - не уснуть.
Образ матери, Магды Даниловны, развеял сон о рае. И что она себе позволяет, отсталая деревенщина? Благодарности - ноль. Сын убогую из болота вытащил, в городе поселил, с внуком каждый день общается, в ванне плескается... А то сидела бы у себя в огороде, с курами и алкашами. Вот ведь народ, чтоб его.
Тут Натаха права: мать сама не жила - и сыну не даёт. Эх, мать, не знаешь, какого сына родила... Натаха - та понимает, есть в ней женская интуиция, правильная женщина, рассудительная: людей насквозь видит.
Санёк уже не огорчается: он придумал новый шезлонг с подушками и махнул рукой образу Магды Даниловны - иди, мол, на лавку сериалы обсуждать. Человеку серьёзного бизнеса отдых полагается послеобеденный, а сын твой не клерк офисный, чтобы в комп пялиться с бутербродом в зубах. Натаха, та понимает: Санька - мозг, мозг всего «Икара». Такие люди, как он, - национальное достояние.
- Всё, - подскакивает Наталья Лазаревна.
- Чтоб тебя... - вздрагивает в кресле Санька.
- Сашенька, всё-всё пересчитала, всё, мой родной, - причитает Натаха и трясёт калькулятором. - Вся прибыль квартальная, вся ушла к Яновичу. Конечно, - задыхается она, - последний взнос, отделка - с шиком. Конечно, четыре трёхкомнатные. Вся лестничная клетка. Вся - ему одному.
Санька замирает в кресле, залысины на его огромном лбу бледнеют. А подруга поправляет бантик и продолжает:
- Представляешь! Триста квадратов. Три квартиры себе, а четвёртую - любовнице. - Наталья Лазаревна разводит руками. - А нам? А тебе - надежду, и ту не оставил.
- Чушь! - сипит Санька. - Не верю. Как же, любовницу и жену на одну площадку! Янович, чтоб его.