- Когда ты исполнишь «Птицу»? - спрашивает она сына, наклоняясь к самому его уху.
- Тебе правда понравилось?
- Лучшего я не видела и не слышала, - улыбается Алла.
Иллюминация бьёт по столику артистов, а ведущий, размахивая микрофоном, приближается к Алле. Он вопит и дёргается в экстазе, словно только что выкурил весь кальян на балконе. Из потока стандартных фраз Алла не понимает ни одной. Она слепнет и жмурится. В это же мгновение чей-то взгляд из зала пронзает её с такой силой, что сводит позвоночник. Свинцовое слово катится ниже и ниже, а к горлу подступает тошнота. Алла мчится на улицу, а вслед ей доносится: «Ма-ам, а «Птица»?»
III
Алла бросает под язык валидол и оглядывается: она стоит на террасе, под крышей. К стене терема жмутся кресла из ротанга, перила, пропитанные влагой, источают запах сырости. Сгорбив плечи, она делает шаг в сторону почерневшего леса.
- Ты ведь по мою душу, - без церемоний окликает её голос.
В груди Аллы холодеет. Она опускает голову и выдавливает из себя:
- Мы разве на «ты»?
- Извини, запамятовал за два десятка лет.
Они молчат, не сводя глаз друг с друга, а время бежит назад.
- Ты такая седая, - первым не выдержав, нарушает молчание он. - Как ты просочилась сюда?
- Надо же, раньше ты сыпал комплиментами, - парирует Алла. Но глаза её уже сверкают.
- Ты ведь понимаешь, что я могу вызвать охрану? - У него дрогнули губы и веки.
- Теряешь мастерство, - произносит она, со смаком растягивая слова. - Раньше у тебя получалось изящнее.
- Ладно, - сдаётся он, - «поклонимся великим тем годам». Что у тебя?
- Для начала - не могу остаться в долгу. Ты обрюхатился и подбородок второй наел, - замечает Алла, с укоризной разглядывая перевалившейся через ремень живот собеседника.
- Это тебя не касается, - огрызается он. - Выкладывай!
- А я участница группы. Скоро мой выход.
- Не морочь голову.
- Песня такая... Грустная баллада. Музыканты её почему-то тебе посвятили. Не знаешь почему? В подарок от нас. Я вчера репетировала и голову седую ломала, почему именно про птицу да на юбилей.
- О чём ты? - его бросает в жар.
- Аа-а, - улыбается Алла, - сошёл-таки с Олимпа к нам, смертным. Тогда уж по-простому, по-бабьему. Жизнь у тебя новая, красивая. И жена ухоженная такая, дорогая. На одни губы её только за один раз вся пумада в доме ушла. А силикон опять-таки, - Алла цокает языком, - подороже колечка с бриллиантиком, даже если оно из белого золота.
Негодяй закрывает глаза и вздыхает с горечью. Небо над теремом вздрагивает и распахивает зияющий лоскуток.
- О боже, - восклицает он.
- Вот, - хихикает Алла. - Затем я и здесь. Чтобы ты о Боге вспомнил. Увидел себя настоящего: рыхлого, - она морщит нос, - с отёкшим лицом... А глазами - по-прежнему наглыми. И не знаешь ли ты женщину, единственную на земле... и на небе, которая могла бы любить тебя такого?
Он молчит и кивает. Морось липнет к его лицу.
- Знаешь? Или вспомнил? - не унимается Алла. - Наверно, эта наша хозяйка торжества. - Она махнула рукой в сторону терема. - Так старалась для любимого, кудри мостила, локоны белила, в Париж за платьем летала.
- Да? - просыпается негодяй.
- Да. Там платья и подороже есть. Но таким, - она брезгливо дёргает плечами, - с приделанными сиськами и плохим французским, дорогих платьев не продают. Не-ет.
- Нет?
- Нет. Им продают дешёвые, но за ту же цену.
Он замолкает, словно язык проглотил, и во все глаза смотрит на собеседницу. Капли пота покрывают его лоб.
- Разницы никакой. На дешёвках дорогие платья не сидят, - продолжает Алла с наслаждением. - Итак, на чём это мы остановились? На Париже? А ты его вычти. - Она загибает пальцы. - Минус Париж, минус косметический хирург, минус тренер по фитнесу, массажист, визажист... Ну что там ещё у ваших элит? - Алла вновь кривит губы. - Собачка за тысячу евро? Джинсики за три? И кто у нас после таких минусов остаётся? С пузом твоим и памперсами. С твоей-то другой жизнью, которая не за горами уже, юбиляр.
- Уходи, - процедив, отворачивается он.
- Не могу. У мене контракт. Мы щас вторую часть залабаем. Начинаем с птицы, - Алле вдруг становится весело. - И представляешь, у меня главная роль.
IV
С первым же аккордом электрогитары иллюминация застывает. Минорный лиловый цвет растягивается по потолку и стенам. Рампа облучает сцену лунным светом, который на драпировке синеет от грусти.
Застонали гитары. Закричала птица.
Внутри у Аллы всё холодеет от волнения, но глаза по-прежнему горят - как же талантлив её сын! Он выпускает птицу, которая кружит над головами зрителей и стонет. В реальность голосом её сына выливается нечто запредельное, божественное. Без спросу по щекам Аллы бегут слёзы, на груди зарёй сияет роза, выбитая шёлком.