— Вот так история! Хотел только посмотреть, кто сбраконьерил, а вышло — чуть не застрелили. А что? Такой застрелит, ему все одно — что человек, что олень. — Валерка полон был решимости, но и страх давал себя знать.
— Сказать про него, так и вправду убьет. Вишь, как грозился: «Не я, так другие…»
Валерка знал, что за незаконную добычу оленя полагается штраф в пятьсот рублей и конфискация ружья. Наказание немалое, и Дмитрий из-за такой суммы шутить не станет. Но ведь он злодей, хищник. Оленей за тридевять земель привезли, в лесу от них красота одна — разве кому мешают. А он — ружье имею — значит, мое. Мяса, видишь ли, захотел, запасти вздумал.
Полный противоречивых мыслей, Валерка поднялся и медленно пошел к деревне.
Неожиданно впереди кто-то ворохнулся, вскинулся и упал в снег. Валерка тотчас инстинктивно пригнулся, схватился за ружье: словно ударенное, подскочило и заколотилось сердце.
— Неужели Дмитрий? Следит, что ли? — Он приподнялся, взвел курок, встал, прячась за деревом. — Ну, теперь шутки в сторону: если выстрелит — я тоже стану стрелять.
В снегу что-то темнело, и вдруг он увидел наискось, рядом, следы и в долю секунды разглядел, опознал в доселе бесформенном пятне спину и голову оленя.
Валерка оторопел: что это? Он еще одного застрелил? Вообще-то следы вроде сдвоены были, но что-то больно маленький этот олень.
«Да это же олененок! — пришла сразу успокоившая мысль. — Но чего он лежит? Может, Дмитрий ранил его?»
Валерка пошел к олененку, а тот, почувствовав приближение человека, вскочил и, падая, зарываясь в снег, забился, пытаясь убежать, уйти от страшного существа, убившего его мать.
— Конечно, ранен… Кровь… — Валерка обернулся, взмахнул ружьем: — Ну, погоди… Гад! — и вдруг слезы затуманили глаза, он, всхлипывая, побежал за оленем, быстро настиг его, маленького, дрожащего, и, все еще всхлипывая, прижал к себе его мокрую от снега голову.
— Погоди, малышка… погоди, не рвись же, погоди…
На груди олененка кровавилась рана, и Валерка увидел торчащий оттуда обломок сучка. Он осторожно захватил его и вытащил. Олененок больше не вырывался, только мелко-мелко дрожал. Большой его глаз испуганно смотрел на Валерку, и в нем, как в выпуклом зеркале, отражалось растерянное Валеркино лицо.
«Значит, не Дмитрий его, сам он? На сучок? Ну, все равно, ведь погиб бы — вон как разодрал. От него убегал, от выстрела… Вот зверюга!.. Что делает. И олениху и этого загубить собрался…»
Он поднял олененка, взвалил на плечи, обмякшего, несопротивляющегося, шагнул назад к ружью, неловко подхватил его и, согнувшись под тяжелой ношей, медленно зашагал меж деревьев.
Время от времени олененок начинал биться, и тогда он опускал его на снег, успокаивал, ласково приговаривал и гладил по голове. Потом снова нес, устав до изнеможения, увязая в снегу.
До деревни было далеко, и он нес олененка к леснику, сторожка которого стояла ближе.
Уже ночь опустилась на лес, когда вконец измученный Валерка, волоча за ремень ружье, дотащил олененка к сторожке и, положив его около крыльца, сел рядом, не имея сил постучать. Услышав его, в избе залаяла собака, и лесник, выйдя проверить, кто потревожил ее, распахнул дверь и увидел перед крыльцом что-то черное.
— Кто здесь?
С лаем выскочил Булай — отпрянул, зарычал, почуяв кровь. Вскинулся олененок, и Валерка, схватив его за шею, прижал к себе.
Он повернул к леснику осунувшееся, измазанное лицо:
— К вам, Владимир Акимович… Не узнали неуж?.. Игнатьев я… — он облизнул высохшие вдруг губы. — Вот, принес… Митька Чурсин мать его убил. За гнилым оврагом, там, знаете… Недалеко от вырубок.
Половодье
Еще где-то в конце зимы, в первых числах марта, наступает удивительное равновесие, где с одной стороны тепло, а с другой холод. И пусть много еще, наслаиваясь на мартовский наст, выпадет снега, пусть придут морозы, делая тяжелыми и густыми пасмурные, заиндевелые дни, — все это в сумме не прибавит сил зиме, с этих дней начинает она неуклонно отступать, обнажая на припеках, по косогорам, пахучие, масляные пласты земли.
Чему сильнее радуется человек? Первому осеннему снегу или теплому, ветреному мартовскому дню, когда неожиданно горячо солнце и хочется распахнуть пальто и, сняв шапку, подставить себя его пронзительным лучам.
Крупитчат и ноздреват делается снег и, словно речной песок, сдает под ногой, делая трудной ходьбу. С мокрых сосулек тенькает капель в ледяные корытца вдоль завалинок. Мирные деревенские вороны, точно взбеленившись, летают взад-вперед над домами, качаются на тонких ветвях деревьев и орут на всю округу свои брачные песни.