— Выучу, пап, я выучу… — Валерка ерзал на табуретке, довольный таким исходом.
— То-то. Собирайся давай да ложись: выедем рано, в половине четвертого подниму.
— А мне нечего собираться, все готово, я в лес и так завтра хотел.
— Ну, еще лучше, спи… — И отец вышел, погасив у него свет.
Дорога, мощенная камнем, мерно уходила под колеса. Охотники, поговорив немного, задремали. Валерка тоже начал клевать носом, но, видя перед собой высокую спину отца, встряхнулся, спросил тихонько:
— Пап, тебе ночью, когда едешь, спать хочется?
Отец полуобернулся, глянул на склоненные головы пассажиров, улыбнулся:
— Бывает, и хочется, но привык терпеть. Я обычно думаю, когда еду… О чем-нибудь.
— А о чем ты сейчас думаешь?
— Да вот о дороге этой, — отец прислушался к уверенному говору мотора, повернулся к сыну. — Ты давай тоже подремли, день-то впереди велик, а приедем не скоро.
Он нагнулся к рулю, высвободив из-за спины стеганый коврик, перекинул назад, к Валерке:
— Устраивайся.
Валерка подсунул коврик под голову, склонился, закрыл глаза. Стало удобно и спокойно.
«И чего отец может про дорогу думать? Дорога как дорога, старая, тряская… Асфальт бы на нее…»
И невдомек было Валерке, что отец как раз очень много мог думать об этой дороге, и она, теперь уж кое-где повыбитая, ему все равно была хорошей. Хорошей потому, что он знает время, когда здесь, средь лесов, горек был удел шофера. Тогда он работал на грузовике. Ездил из Воспушки в район, тратя дня два: километр своим ходом — десять на буксире у трактора. Помнит, как переезжал в Воспушку новый директор МТС, так не нашли лучшего способа переправить имущество, как погрузив на тракторные сани, волокли по грязи, словно диковинный корабль. Давно уж это было, почти пятнадцать лет назад.
Воспушка была в те годы маленькой деревенькой с грязным, заросшим прудом возле старого барского дома, комолой церковью и заброшенным, но все равно величественным старым парком, уцелевшим еще от прежних хозяев.
Извивалась, взбегала на горки, мелькала мостиками через маленькие речушки яркая в свете фар полоса мощенки. Монотонно гудел мотор, ехалось легко и свободно. Из темноты, с обочин, наплывала ровная, густая стена леса, телеграфные столбы. Подобрался незаметно рассвет, и, когда Валеркин отец выключил фары, утро, словно прыгнув откуда-то вперед машины, сделало видимым и гряду деревьев вдоль дороги, и линию телеграфных проводов, и дальнее поле, за которым должна уже быть Воспушка.
С трудом узнавал Валеркин отец деревню: еще с горы был виден ровный прямоугольник пруда, одетого в глинобитную набережную; один к одному равнялись новые типовые дома; на месте стоящей когда-то пекарни светилось почти целиком стеклянное здание магазина, да и сама деревенская улица словно распрямилась, стала шире, чище. Свежим желтым пятном ласкал глаза новый сруб, и будто даже в кабину нанесло запахом сосновых бревен.
Машина остановилась.
— Петр Фомич, куда ехать-то?.. Воспушка.
Несмотря на ранний час, улица была оживлена: трещал на всю округу пускачом трактор, торопились на ферму доярки, возле дома егеря, к которому подъезжали теперь, от забора к забору слонялись две дворняжки.
Егерь Захаров, предупрежденный о приезде охотников, ждал, и, когда поздоровались, перебросились фразами о погоде, об охоте, сразу, отказавшись от предложенного чая, заторопились в лес всей компанией.
Взрослые шли впереди, а Валерка, вертя головой и разглядывая все вокруг, — немного сзади. Валеркин отец не любил охоту, однако пошел ради любопытства.
Егерь — широкоплечий, добродушный мужчина лет тридцати — казался молчаливым, но разговорился, когда пыхтящий, как паровоз, Петр Фомич завел разговор о тетеревах. Охота обещала пройти удачно, места дневок тетеревов были хорошо известны, и егерь уверенно вел охотников по знакомой тропе.
Осень едва коснулась леса. Яркими пятнами светились сквозь общую зелень неведомо почему пожелтевшие одинокие березы. Заметно пожухла трава, посвежел воздух, и появилось в нем после летнего застоя дыхание прохладных росных утр, не пропадавшее уже на протяжении всего дня.
Сбились в стаи тетерева, стали осторожны и уже не подпускали на выстрел. Молодежь окрепла, и трудно сделалось отличить первогодка от зрелого тетерева-черныша. С полей свезли хлеба, и большие желтые стога украшали теперь поля, не давая, однако, корма птицам. Все реже и реже вылетали тетерева на свои бывшие кормежки.
Охотники остановились на опушке высокоствольного березняка.