Грянул выстрел, и, еще не опустив ружья, он понял, что, наверное, промахнулся, что дробь прошла ниже птицы…
Выстрел Захарова почти слился с его выстрелом, и Валерка увидел падающего тетерева. Но что — падающего?.. Он увидел второго, перепархивающего на поляне, и, тотчас поняв, что это его тетерев, кинулся туда. Когда он подбежал, тетерев уже затих. Захаров рядом поднимал своего.
— Значит, все-таки не промахнулся! Значит, попал! — Радостный, вмиг раскрасневшийся, растерянно держал Валерка большую тяжелую птицу и медленно осознавал свое счастье.
— Ну, вот и с полем[2], а ты боялся — стрельнуть не придется. Ловко мы, еще, пожалуй, и их переплюнем, — Захаров деловито подвязывал к поясу тетерева. — А твой хорош! Первогодок, а смотри, здоровый какой! Жирный небось!.. Ну, идем, пожалуй, ждут они теперь.
…А Валерка никак не мог налюбоваться своим трофеем. Он разглядывал чудно загнутые перья хвоста, расходящиеся в разные стороны. Вот она — знаменитая тетеревиная лира, удивительно, словно замшевые красные брови.
Захаров обернулся:
— Да пойдем же! Ладен петух, но не стоять теперь — насмотришься, когда мать щипать станет.
До чего ж радостно было возвращаться!
«Вот это загон! И они стреляли и мы, да еще и отец охоту увидел».
А Захаров искоса поглядывал на Валерку, улыбался. Он искренне радовался Валеркиному восторгу и про себя удивлялся этой необычной удаче. Необычной…
Ведь Валеркин тетерев улетел. Погорячившись, Валерка промахнулся, и он наметанным охотничьим глазом углядел вдруг возможность поправить дело и чуть выше дернул ружье.
Два тетерева улетали рядом и на миг слились, оказались на одной линии, и добрый патрон с крупной самодельной катанкой не подвел — он сбил их.
Словно обломившись, расступилась роща — вышли на опушку. Под большой березой ожидали охотники, и Валерка, не выдержав более степенности, какую решил напустить на себя, побежал вперед, высоко поднял своего тетерева и, на бегу уже, закричал громко и радостно:
— Э… Э… Эй!.. Тетерева убили!..
Вальдшнепы
Потеплело. Снег остался островами только в густых ельниках да белел по оврагам. Словно увязнув в прошлогодней листве, умолкли беспокойные ручьи, отдав свою воду большим и малым лесным речкам, которые бурливо, под самые берега, неслись теперь в одну главную реку, едва успокоившуюся после ледохода.
Зацвели по полянам весенние медуницы, вынося на мохнатом стебельке скромные свои цветы, заквакали вечерами на болотах зеленые лягушки, и наступила короткая пора массового пролета лесных куликов — вальдшнепов.
По краям вырубки, прячась в жухлой траве, росли сморчки — первые весенние грибы. Крепкие, свежо пахнущие, они удивляли необычностью формы, и не верилось, что выросли из-под самого снега.
— Ты пробовал их? — лесник ползал чуть не на коленях и срывал сморщенные шарики грибов.
— Не, мамка говорит — ядовитые.
— Ядовитые, это точно. Только яд у них несильный, да и горячей водой вымывается: покипяти с четверть часа, воду слей и жарь на здоровье, только крышкой прикрой, а то стреляют, словно порохом начиненные.
— Как стреляют? — не понял Валерка.
— Натурально. Щелкнет и летит со сковороды до самого дальнего угла. Воздух, должно, их разрывает.
Лесник разломил гриб и показал Валерке множество перегородок, образующих пустоты.
Валерка и сам разломил гриб. Разглядывал.
— Владимир Акимович! Муравьи!
— Что муравьи?
— Внутри живут.
— Ну?
— Правда! Рыженькие. Дом в грибе устроили.
— Муравьи — народ хитрый, где хочешь поселятся.
За разговорами они набрали уже порядочно грибов, сложили их в предусмотрительно взятую лесником корзинку и, выбрав на вырубке пеньки поровней, сели скоротать время до начала тяги.
Почти скрылось за верхушками деревьев солнце, глубокая тень опустилась на вырубку, и только противоположная сторона ее оставалась поверху освещена прозрачными красками весеннего заката.
Лес приумолкал к вечеру и отчетливей звучали теперь многочисленные птичьи голоса:
— Вас кто прислал? Вы зачем сюда?
— Вот так раз! Вот так раз! — Щелкали, торопились дрозды, а одна задиристая пичуга упорно твердила: — Иди, бить буду! Иди, бить буду!
— Тррр… ра! — с непостижимой быстротой, точно выпустив очередь из автомата, протарабанил по сухой лесине большой пестрый дятел, и далеко разнесло эхо эту необыкновенную трель.