— Хорошо!.. Вот ничего бы другого и не нужно. Сиди, птиц слушай, воздухом дыши… А каков воздух?! В такие вечера сама земля дышит, сумей только понять дыхание ее, и все роднее сделается, дороже… — Лесник задумчиво наклонил голову.
Валерка сидел тихонько, точно и впрямь впитывал каждое мгновение, ловил каждый звук, с затаенным восторгом различая в разноголосице дроздов раскатистые трели зябликов. Но вдруг спохватился:
— Владимир Акимович, пойдемте. Не прозевать бы вальдшнепов.
— Вальдшнепов? Нет, не прозеваем, время еще есть, сиди. Внезапно оба обернулись к глухой стене леса у края вырубки. Там раздался треск, и частые, шумные шаги, удаляясь, затихли: точно кто-то стоял все время в лесу и слушал, не выдавая себя, каждое их слово.
— Что это?.. — сдавленно прошептал Валерка и расширенными глазами глянул на лесника, потом на ружья, аккуратно лежащие на пеньке в добрых двадцати шагах.
Лесник еще секунду сосредоточенно слушал, потом тихо сказал:
— Лось!.. Однако сходи, принеси ружье. Хороши мы охотники: расселись, а ружья бросили.
Валерка сбегал, принес ружья, положил рядом и, все еще настороженно посматривая на немую стену леса, сел.
— Владимир Акимович! А медведь так же топочет?
— Медведь? Может и громче, может неслышно… Да и лось не всегда шумит, иной раз крадется, как кошка. Однако медведь — зверь похитрее. Как из-под земли вырастает… Врасплох.
— А вы встречались так с медведем? Врасплох?
Опять разнеслась над лесом автоматная очередь дятла. Лесник обвел взглядом вырубку, качнул головой:
— Встречался однажды, но лучше расскажу тебе о другом, сейчас вот почему-то вспомнилось, и к тому же мало чем от встречи со зверем случай тот отличается… Однако не просидеть бы охоту… Ну да успеем: солнце только наполовину зашло.
— Было это весной сорок пятого. Я тогда года на четыре моложе тебя был, а по тем временам это уже возраст. Вздумали мы с приятелем на фронт убежать. Война кончалась — боялись, повоевать не удастся, и вот забрались украдкой в военный эшелон и за одни сутки прямо в Германию укатили. Жили-то мы в ту пору в Белоруссии, а поезда почти без остановок шли. Ну, и в первый же день Сережка, попутчик мой, скулить начал:
— Холодно, поесть бы… — да я и сам уж не радовался затее: вдали-то от дома все иным оказалось.
Словили нас солдаты наши, уши надрали и привели к командиру. А он отругал солдат за наши красные уши, усадил, накормил, а потом втолковал нам, что войну и без нас закончат, что лучше нам домой ехать. Конец войны теперь решен, а вот дома дел прибавится: в школе учиться нужно, помогать разрушенное восстанавливать. Прав был командир, и мы вроде согласились, что лучше домой ехать, однако ночью разбередили в себе недавние мечты о подвигах, расфантазировались и, перехитрив часового, сбежали да прихватили с кухни вареной картошки.
Немцев, конечно, не видели. Они от наших прятались.
На вторую ночь забрались мы в брошенный дом. Огромный домина: окошек много, крыльцо с большими ступенями, колонны под крышу, — видать, богачи жили. Внутри побито все: стекла на полу хрустят, бумаги разбросаны, мебель сломанная. Нашли комнату получше и расположились. Зажгли огарок свечи, сидим на уцелевшем диване, жуем картошку и вдруг…
Тихонько открывается дверца, неприметная за рисунком на стене, и выходит оттуда человек в плаще и шляпе. Мы оторопели, а он вдруг по-русски нам говорит:
— Ну, чего же вы замолчали? Продолжайте. Я уже полчаса вас слушаю, интересно говорите, — а сам так щурится, и от свечки глаза у него жутко блестят.
Мы молчим, конечно, прижались друг к другу, таращимся на него, а он плащ распахнул и автомат вдруг на нас наставил.
— Так что? Испугались?! — и засмеялся, а у меня мороз по коже. Кто же он, думаю: автомат немецкий, говорит по-русски… Серега мой уж было носом шмыгать начал, но я постарше — одернул его: — Мы, говорю, русские: я — Володя, а это — Сережа, ночуем тут… — Ночуете? — шагнул он на середину комнаты. — Картошку жрете?..
И вдруг зашипел, как змея:
— А ну, встать!! Кто вам, негодяи, позволил здесь ночевать? Ну! Отвечайте!..
— Это ведь ничей дом, мы и хотели…
— Это мой дом! И кто вы такие, чтоб сюда входить, ну?! Я спрашиваю, кто вы такие?!
Молчим мы. И тут Серега захныкал, а я его в бок кулаком:
— Не реви перед фашистом, договаривались не реветь.
А он хнычет:
— Какой же это фашист? Он по-русски говорит…
А я ему:
— Мало ли что по-русски, видишь, у него под плащом китель с пуговицами — значит, немец. Переоделся, чтоб наши не узнали.