— Так у тебя двустволка, — уныло протянул Валерка. — Я бы из двустволки больше набил.
— Ишь ты, набил бы. А сколько у тебя помирать в кусты полетело?
Валерка опустил голову.
— Были, конечно, подранки…
— То-то, были. Так, пока не научишься без промаха стрелять, ходи с таким, а то вместо одного сразу два подранка будет. А чего понапрасну утку губить — ни себе, ни людям. И вот еще что: молодь-то пропускай, с нее толку немного — ты старых выцеливай, их завсегда в стае видно. Жирные…
Всплескивали весла, роняли на уснувшую воду ожерелья капелек.
Зорьку проспали, да и куда было спешить — три десятка уток, солидная связка, ждали немедленной обработки. Попили чаю. Федор разлегся у костра покурить.
— Лерк! А чего бы ты с утками делал, вот коли один тут был?
— С какими? — не понял Валерка.
— А со вчерашними.
— Мне не убить столько.
— Не убить… я и не говорю, что столько. Со своими хоть чего бы делал?
— Домой бы увез.
— Да что ты не поймешь никак? Я же говорю, вот если бы все, как у нас: домой-то нельзя?
— Ну, тогда посолить можно.
— Посолить… Эх ты… Испортить птицу — это тебе не свинина. Вот ты про бочку спрашивал. А, думаешь, зачем я ее привез? Эх-ма, молодежь… Коптить нужно уток, тогда они и вкус не потеряют, и храниться смогут… А ты — солить…
Федор встал, расстелил брезент, вывалил на него из корзины ворох застывших, каких-то изломанных уток. Валерка глянул и уже не мог оторваться. Они, еще вчера стремительные, легкие и теплые, были теперь просто грудой мяса. С измятым пером, с вывернутыми шеями, скрюченными лапами — лежали они, словно слипшись друг с другом, рассорив по брезенту красивые свои перышки.
— Дядь Федь, зачем ты их так?.. В кучу!
— А чего их? Как же? Щипать будем. — Федор доставал из рюкзака полотняные мешочки с завязками. — Ha-ко, вот. Под перо. Сам-то небось не додумался взять. — Он кинул Валерке мешочек. — Щипли своих, а потом мне поможешь.
Федор ковырнул из кучи селезня и, забрав пятерней, с треском выдрал клок перьев с груди. Валерка боязливо взял утку, ощутил неприятную твердость тушки, долго глядел, хотел уже что-то сказать, но мотнул только головой.
Работали молча. Перья выдирались туго, сухо щелкали.
— Щипать — это тебе не дробью сорить. Дери чище, слышь, вона сколько перьев оставил. Чего их жечь, сгодятся.
Валерка неохотно брал недощипанную птицу и выдергивал по одному маленькие перышки.
— Оно, перо-то, вроде пустяк, — продолжал Федор. — Ан, одно к одному — щепотка. Щепотка к щепотке — уже, глядишь, и подушка. Да и зачем добру пропадать, не для того стреляли.
Конец показался радостен. Федор выволок из куста бочку, открыл дверцу, сунул туда руки, что-то устроил там. Валерка взрезал уток, извлекал внутренности.
— Дядь Федь, а как она устроена?
— Коптильня? Ишь ты, все бы ему знать. Устроена вот. Снизу костер — сверху утки, а уж как и чего — рано тебе вникать. С мое поживи.
Наладив свою бочку, он бросил в нее осиновых гнилушек, надвинул днищем на костер и сел помочь Валерке.
Когда распотрошили всех уток, Валерка с брезгливой гримасой пошел закапывать внутренности: «Это-то уж никуда не используешь».
Федор, круто посолив, повесил в коптильню уток, сколько ушло, остальных завернул в брезент. Валерка вымыл руки и присел у палатки.
— Дядь Федь, а уток все так набили?
— Как набили? Кто?
— Ну, те, что стреляли. На старице и сзади, на озерах.
— Конечно, настреляли. Одни больше, другие меньше: пустой никто от такого лёта не ушел.
— …Как много птицы пропадает, одни мы только тридцать штук.
— Как так пропадает?! Ты видел, какие стаи летали? Все одно их в Америке побьют. Мы тут жалеть станем, а они там сетями кроют, ловят тыщами. Им чего беречь — она не ихняя считается.
— В какой Америке? Утки в Африку летают зимовать.
— Ишь ты, ученый какой. Ну в Африке, какая разница. Думаешь, там меньше бьют? Да коль жалеешь, можешь и здесь не стрелять. Вот пойдем на зорю, ты и не стреляй. А?.. — И Федор засмеялся. — Посмотрю я на тебя… Да ты чего набычился? Может, считаешь — у меня больше, так я тебе пяток отдам. А?.. Экий ты, право, да брось… встань-ка лучше, подкинь гнилушек в печку, чегой-то дым увял.
Открыв дверцу, Валерка бросил на поддон крошащиеся куски прелой осины, качнул бочку. Сыпанув из поддувала искрами, она защелкала шлепающим на поддон жиром, задымила, как фабричная труба. Валерка присел рядом, задумался…
— Не, дядь Федь, если уток так колотить — много их не разведется. Может, и правда, в южных странах их бьют, а коли мы и здесь так стрелять будем — изведем. Есть же правило — пять штук за день на охотника…