Валерьян Константинович
Валерьян Константинович был человеком сухим, долгим и не складным, как и вся его личная жизнь. Он был одинок, и проводил свои серые вечера перед телевизором. Жена его оставила много лет назад, дети немного позже, но веселее от этого ему не становилось. Раз в неделю заходил сосед с бутылкой портвейна, выпивал тайком от жены, заедал яблочком и одухотворённый уходил обратно. Ещё у Валерьяна Константиновича жила чахлая и безрадостная канарейка, которая не чирикала, а больше ворчала. Изредка Валерьян Константинович покупал бутылку «Терновой», наливал себе и жёлтой птице, стукал рюмкой о клетку и закусывал луком. Канарейка безучастно следила за всей процедурой, а потом поворачивалась спиной и начинала бухтеть. Никто не знал, о чём она бухтела, может о том, что водку не пьёт, и предпочитает, как женщина, белое полусладкое? Недавно приезжал сын, передавал привет от своей жены и детей, и уехал, прихватив последние сбережения на чёрный день. Валерьян Константинович не жалел денег, и не жалел что этот самый день будет не оплачен, он жалел, что сын забрал всё, кроме самого Валерьяна Константиновича. По утрам, под окнами, собирались вечно живые старушки, которые проводили, наверное, на тот свет не одно поколение жильцов, и ставшие не отменным атрибутом этого дома. В то же время Валерьян Константинович выходил из подъезда и шёл за молоком в хитрый гастроном, точнее бывший когда-то хитрым, а сейчас уже раритетный: с грязными витринами, разрисованными зелёной и красной колбасой в стиле кубизма. И старушки без интереса провожали взглядом уже приевшуюся фигуру Валерьяна Константиновича, подумав про себя: «скоро ли за ним приедет катафалк?». Но он ездил пока мимо. И тёмные мысли медленно переходили в разговор о молодой соседке, каждую неделю бессовестно таскающей мужчин к себе на квартиру. А несчастная молодая каждый день проходила мимо осуждающих взглядов на работу в общеобразовательную школу. Она так хотела замуж, что, уже отчаявшись, стала знакомиться по объявлениям, но ей никто не подходил. Хотелось что бы красивый, сильный, зарплату отдавал, да ещё и любил, а приходили плюгавые, пузатые, с бутылкой и пошлой красной розой, и после второго свидания, без стеснения предлагали постель. Но постель у неё уже была. Хорошая, импортная, и как-то не хотелось в неё укладывать этих плюгавых с розами. И жизнь из этого выходила сухая и не складная, как сосед по лестничной площадке, которого она иногда угощала оладьями и пирогом с яблоками. Сосед грустно улыбался и приглашал посмотреть на канарейку, но как-то всё не получалось зайти, и девушка несмело просила двести до получки, и покрасневшая уходила с пустыми тарелками домой. Как-то Валерьян Константинович вернулся из магазина с пачкой молока, снял драповое пальто и клетчатый шарф. Не разувшись, прошёл на кухню и посмотрел на канарейку. Та посмотрела на Валерьяна Константиновича, икнула и засвистела «Ты неси меня река...», потом вырвала на пол и уснула клювом в кормушке. Валерьян Константинович вынул из клетки пустую пробку, куда раньше наливал «Терновую» и понял, что канарейка не выдержала такой жизни и стала пить водку. И он понял, что жить так дальше нельзя. С этими мыслями открыл духовку и включил газ. Но он понял, что можно жить и по другому. Взял спички, зажёг огонь и поставил разогреваться соседкин пирог. Соседка пекла пироги для своих знакомых по объявлению, но пироги не елись, потому что она не умела готовить. Единственный, кто их ел, был Валерьян Константинович. Он с тоски жевал непропеченное тесто с кусочками неразмешавшейся соды, и благодарил. Ведь он был на столько одинок, что ради внимания подвергал себя подобным испытаниям. И соседка видела это, и носила пироги, оказывая это самое внимание, пока подобное приношение не стало ритуалом: скучающий Валерьян Константинович смотрел на печальное лицо соседки, разливал мимо чашек заварку трехдневной давности и кидал по кусочку сахара. Потом садился, добавлял кипятку и с некоторым безразличием кусал пирог, а соседка медленно потягивала чай с привкусом сена, и улыбалась. Улыбалась Валерьяну Константиновичу, улыбалась канарейке, улыбалась холодильнику, на котором стояла клетка с птицей, улыбалась старушкам, детям в школе. И ей уже не нужны были плюгавые с розами, не нужны объявления, не нужны пироги. Она улыбалась и смотрела, как он ест, как он пьёт, и ей это нравилось. Ей нравилось, что он спокоен, что он по утрам ходит за молоком, что вечером наливает себе и канарейке «Терновую», ей нравилось что он есть! И она понимала, что теперь не может по другому. И Валерьян Константинович тоже это понимал, и понимающе жевал непропеченное тесто, которое было необыкновенно вкусным...